Наталья Никольская - Тень Далиды

Увы, на перроне меня никто не встретил, или я сам не заметил встречающих, не знаю. Помню, огляделся мутным взором по округе, заметил только вокзал. Никогда его не видел, но сразу узнал. И потому, что все они, эти вокзалы, чем-то схожи между собой, тоской от них веет вселенской, и потому, что все туда спешно топают, волоча за собой скарб, словно в райские кущи. Куда все, туда и я, на большее в то время способностей не было. К тому же надо было покупать билет до Москвы, с чем я надеялся успешно справиться. Что нам эта тавдинская водка, какие наши годы! Для смягчения отрыжки я решил умять все это дело пивком. Бутылочку, не больше. В те времена я считал, что пивком можно умять любое дело. Да и как не ударить по пиву, когда его, как я помнил по гражданке, нигде особо нет, а тут, возле вокзала, бери – не хочу! Глазам не верится, и очередь всего-то человек в двадцать. Я встал в очередь. Закурил. И тут подошла она.

И тут подошла она, в легкой курточке яркого цвета – какого именно, уже не помню, но точно яркого, потому что на меня эта курточка подействовала как на быка, – с распущенными по плечам черными волосами, висевшими какими-то лохмами. Об этих лохмах, грязных и нечесаных, я вспоминал значительно позже, когда уже зарылось в памяти само приключение. Тогда для меня не это было главное. Главным была мини-юбка, из-под которой торчали ноги. Голые ноги. Стоило бы задуматься, почему мини-юбка, а особенно, почему ноги голые в октябрьские холода, когда военнослужащим уже выдают шинели, а простые смертные вокруг ходят чуть ли не в шубах, но я тогда не в силах был задумываться. Я смотрел на эти ноги, должно быть, кривые, но с моих пьяных глаз они казались удивительно стройными и соблазнительными, смотрел и не мог оторвать взгляда. На вид этим ногам было лет двадцать, не больше, и я купился.

– У вас не будет сигаретки? – ноги нетерпеливо подергивались, словно в предвкушении чего-то такого, интимно-завлекательного или крайне необходимого, а на самом деле, должно быть, от мороза.

– Будет, – мой ответ был ответом знающего себе цену самодовольного самца, всегда готового к благодеяниям ради удовлетворения собственных грубых потребностей.

– Не дадите?

– Дадим.

Я полез в карман, выудил оттуда сигарету, не показав просительнице самой пачки. Какая разница, что у меня за сорт, когда ты просишь покурить? На, кури! Наслаждайся. А я посмотрю еще на твои ноги, тем более что лицо как-то не впечатляет. Глазки раскосые, нос растекся по плоскости, тает, как все тает у Дали. Рот как у лошади, а скулы выпирают что верблюжьи горбы. Красные, как помидоры, и корявые, что терка. Ну и что, подумалось, пусть себе помидоры, зато ноги на месте.

Не помню, как пошел я за этими ногами, честное слово, не помню. Как и куда. Очнулся я первый раз в каком-то щербатом сраном сарае. Тут нет никакого преувеличения, никакой метафоры. В этом, с позволения сказать, помещении, вероятно, когда-то держали скотину, потому что земля подо мной, растянувшимся на ней бревном, была теплой из-за слоя перегнившего навоза, свалявшегося в своего рода навозный войлок, не давший остыть моему телу. Скотину из сарая давно, видать, перевели в более благоприятное для жизни место, а сам сарай использовали в качестве ночлежки и туалета уже двуногие скоты, одним из которых был сейчас я, распластавшийся в этом бывшем свинарнике как граф на своем ложе. Какой простор, какая свобода! Ползи куда хочешь, теплое говно всюду. А рядом – графиня, нет, скорее любовница, юная куртизанка, распластавшаяся с початой бутылкой пива у стеночки лежа в позе «бери, если можешь, мне до фени».

Бог мой, на кого же она была похожа! Я такого и в кино не видел, до сих пор не видел, хотя сейчас чего только не показывают. Ведьма в трансе. Это неописуемо, страшнее ядерной войны. Потому страшнее, что там, под многотонной бомбой и ее распадом, ты погибаешь вместе со всеми, а тут все приходится расхлебывать самому, в одиночку. Моя любовь протянула мне пиво, от которого я отказался, не сумев скрыть брезгливости. Она списала мою брезгливость на мое самочувствие и понимающе вздохнула. Я с трудом приподнял задницу с навоза, попытался натянуть штаны, спущенные до колен. Кое-как мне это удалось, однако после столь тяжкого испытания, силы вновь меня оставили, и я плюхнулся тем же местом в ту же точку, не сумев эти треклятые штаны застегнуть.

Подруга мило улыбнулась, показав зубы, такие же ровные, как сарайные доски, подмигнула мне своей мутной миндалиной, и я решил, что у меня глюки. Ничего этого нет на самом деле, я еду в поезде. Домой, домой! Колеса: туф-туф, туф-туф-туф. Меня ждет родная Тула, пусть грязная, но не до такой же степени, как этот свинарник. Мама-папа, Лида. Ли-да… Да-ли… Какой он, к финтам, художник, когда здесь не был. У меня тоже все плывет перед глазами, все плавится, как на адской сковороде. Кому это надо?

– Тебя к-как… как зовут? – выдавил я.

– Далида, – улыбается она еще шире.

– К-как?!

– Да-ли-да, – говорит она мне по слогам, и я утверждаюсь в мысли, что все это мне снится.

Опять этот извращенец Дали да еще с подтверждением. Дали – да. Славно! Что может быть лучше Далиды в дырявом сарае? Дырявый сарай без Далиды.

– Хочешь выпить? – спрашивает она.

– Нет.

– А меня хочешь.

– Нет.

– А хотел.

– А получил?

Она смеется. Откуда ты здесь, дитя гор, юрт и кишлаков, в чем вы там размножаетесь, я уж не знаю, откуда ты в Свердловске, славном трудовом городе Уралмаша? И почему я, именно я рядом с тобой?

– Что ты ржешь? Получил или нет?

– Сам знаешь, – давится она от смеха. – Сам знаешь и видишь. Что ты хочешь? Выпить хочешь?

– Водка есть?

Мне плохо, ужасно плохо, и я хочу, чтобы мне стало еще хуже.

– Ну, не совсем водка…

– А что?

– Не совсем водка, я же сказала.

– Что ты сказала, дура? Что значит, «не совсем водка»?

– Своя.

– Что своя? Иди ты в Тавду со своими загадками! Можешь говорить по-человечески?

– Самопляс.

– Самопляс? Это еще что за хрень? Самогон, что ли?

– Самопляс.

– Что ты лепишь, дурила? И откуда только ты взялась. Я чего, его выпью, плясать стану? Или как?

– Или как, – опять смеется. – Ты его выпьешь, любить меня станешь. Хочешь?

– Тебя – нет.

– Не меня, самоплясу.

– А я не сдохну?

– Я не знаю, – серьезно пожимает она плечиками, ничего плечики, ширины объятной. – Может, сдохнешь.

– Ты что, скотина, отравить меня хочешь? Где твоя бутылка? Доставай!

Она сует руку себе между ног, далеко сует. Кажется, сквозь себя и за сарай, наружу. Рука все тянется, тянется. Уже к вокзалу ушла рука, глаза б мои не смотрели. Однако смотрят, напряженно смотрят мои глаза на странную операцию восточной чаровницы, красавицы Далиды, и наконец, с легким, как мне кажется, стоном, рука ее возвращается. В пальцах действительно бутылка, полная до краев и заткнутая добротной пробкой.