Петр Ингвин - Кваздапил. Наявули

Я буквально растекся по табурету.

Когда мне доводилось слышать выражение «второй раз родился», я, оказывается, не понимал смысла. Для кого-то вторым рождением становилась опасная ситуация – не погиб, не сбили, кирпич свалился не на голову, а рядом, а упавший самолет улетел в рейс без тебя.

У меня было чувство, что я снова родился. Сейчас я понимал, что это значит.

– Хадя жива?!

Как во сне, лицо Гаруна расплылось перед глазами. Разница в том, что сейчас был не сон. По щекам текли слезы.

Я плакал. Именно это, как ничто другое, убедило Гаруна, что он все сделал правильно.

– Я пришел за подтверждением, что ты тоже отвечаешь за свои слова. Ты говорил, что любишь Хадю. Ты женишься на ней?

– Да!

Для ответа не требовались раздумья, ответ жил во мне давно, он временно умирал и родился вновь – свежий, жаркий, искренний. Гарун улыбнулся:

– Несмотря на то, что всю жизнь придется прятаться? Подумай о том, что будет дальше.

– У Хади нет никаких документов?

– Тетя Патимат, близкая родственница, работает в паспортном столе. Одна из ее дочерей, Нажабат, в возрасте твоей сестренки собралась на Ближний Восток – познакомилась с кем-то в сети и поддалась пропаганде. В интернете девушек не столько идеями цепляют, сколько личными отношениями. Сетевая «любовь» быстро развивалась, девчонка с ума сходила по виртуальному другу и его жизни «во славу халифата». С тех пор прошло шесть лет. Дядя Магомед отобрал у Нажабат паспорт, который она только что получила, и не позволил сделать документы на выезд. Не помогло. С помощью «друзей» из сети Нажабат улетела в Турцию по чужому паспорту, там ее следы потерялись. Может быть, она погибла где-нибудь под бомбами или ее продали как вещь еще в Турции. Жаль девчонку. Молодая, глупая. А документы остались. Тетя Патимат оформила за дочку заявление о смене имени, и под это дело в новом паспорте появилась фотография Хадижат. Хадю возродили под новым именем. – На губах Гаруна вновь заиграла улыбка, хитрая и намного шире той, что была до грустного рассказа про сгинувшую за границей родственницу: – Нажабат стала Надеждой. Теперь по документам Хадя-Надя на два года старше. По легенде, последние шесть лет, с тех пор как получила паспорт, она сидела дома – ткала ковры на продажу. У нас многие занимаются таким промыслом постоянно или периодически, станки есть почти в каждом доме. После того, как Хадя возьмет твою фамилию – а я надеюсь, что так и будет…

– Будет! – выдохнул я.

– …следы запутаются еще больше. Документы у Хади не «липовые», внесены во все базы данных, но есть закавыка: чем чаще они будут всплывать, тем больше шансов на перекрестные проверки. Сам понимаешь, чем грозит разбирательство. Бумажка может оживить человека, она же его убьет. И не только его, а всех, кто участвовал и помогал. – Гарун помолчал, после чего его губы вновь растянулись в улыбке, но теперь она стала жесткой: – И еще. Если что – развод тебе не светит, я не потерплю, если мою попавшую в беду сестру бросят, пусть по документам она мне теперь не сестра.

– Даю слово…

– Не клянись, жизнь длинная, в ней все бывает. Просто помни, что я сказал.

– Где Хадя сейчас?

Гарун помрачнел.

– Переходим к самому главному.

– Мы уже переходили, – наперекор его тону весело напомнил я.

Хадя жива, теперь ничто не обрушит моего настроения. Жива! Остальное решаемо. Если Хаде… Наде нужна помощь – я разобьюсь, но совершу все возможное и невозможное. Если у нее что-то со здоровьем – будем лечить. Возможно, несостоявшийся муж сделал что-то с ее лицом. Или разъяренный отец, пока его не остановили. Или не только с лицом. Ну и что? Я полюбил не за внешность, внешность вторична. Я навсегда запомню Хадю такой, какой она была в нашей квартире. Мне нужна не оболочка, мне нужна суть.

– Значит, переходим к самому-самому главному, – проворчал Гарун. – В ту ночь, когда отец чуть не убил Хадю, я тайно отвел ее к бабушке Сапият – после смерти дедушки Алигаджи, отца моей мамы, бабушка живет одна в частном доме в горах в пригороде Махачкалы. У нее небольшое хозяйство – скот, огород. Пока здоровье позволяет, она справляется. Сейчас Хадя прячется у нее, помогает по дому. Во двор ей выходить нельзя, чтобы соседи не увидели. Даже к окнам приближаться нельзя, а когда кто-то приходит в дом, она сидит в подполе. Для людей и государства прежней Хади не существует. И теперь, наконец, поговорим о том, ради чего, собственно, я пришел. Если ты любишь Хадю и хочешь на ней жениться, тебе нужно ехать за ней в Дагестан.

В Дагестан? Да хоть в другую Галактику своим ходом. За Хадей я готов отправиться на край света, причем сейчас же, в халате поверх трусов и без денег.

Сейчас не получалось, путешествие за воскресшей любовью – настоящая экспедиция, требовалась основательная подготовка. Утренние лучи сползлись в узкую полосу под подоконником и рассосались, часы летели, как мои прежние мечты – быстро, тягостно и с забрезжившим впереди светом выхода из ситуационной задницы, поглотившей меня в последние дни. Урчал холодильник, привычно капала вода из крана, пахло солеными огурцами.

И пахло надеждой. Впервые за долгое время.

План, как вывезти Хадю, чтобы не попасться на глаза посторонним, мы с Гаруном обдумывали до вечера – сначала за чаем, а на обед я разогрел кастрюлю борща из холодильника. Машка на обед не вернулась, поэтому я с легким сердцем отдал ее порцию Гаруну. Если бы сестренка пришла домой, я поделился бы своей порцией. Ничего другого из съестного в квартире не нашлось, только трехлитровая банка с огурцами, засахарившееся варенье и майонез. Майонезом мы заправили борщ вместо сметаны. С чаем хорошо пошли бутерброды с вареньем поверх масла, остатки которого я добыл со стенок масленицы. От соленых огурцов Гарун отказался, летом он предпочитал свежие или никакие. А мне было все равно. Еда требовалась как энергия для организма, сейчас я съел бы сухой овес – мысли витали в небесах, перед глазами разворачивались невероятные картины и перспективы, в голове зрели почти детективные сюжеты. Некоторые из сюжетов озолотили бы меня, предложи я их голливудским продюсерам.

В Дагестане многие жители знают друга, родственные связи очень сильны. То, что на дворе двадцать первый век, конечно, сказывалось, немало дагестанцев воспринимало старинные традиции как пережиток, но говорили о такой «ереси» исключительно в своем кругу или вдали от родных мест. Чем старше становились люди, тем сильнее они блюли обычаи предков. Если «воскресшую» Хадю случайно увидят, ее семье не отмыться от позора – и это не говоря об уголовном наказании за фиктивные похороны живого человека и подделку документов. Тогда можно хоронить или провожать в «места не столь отдаленные» всю семью.