Анна Толкачева - Мальчик с татуировкой бабочки

Все началось с того, что я попал в общагу и мне приспичило передернуть, да так, чтобы была опасность спалиться в любой момент. Дверь в душевую пронзительно скрипнула, из коридора по ногам змейкой скользнул холодный воздух. Лицо обдало теплом и влажным паром: еще недавно здесь принимали душ. Кабинки с душевыми лейками, как водится, не имели дверей вовсе. В тишине было слышно, как разбиваются капли воды, слетавшие с края плохо закрытого крана. Я зашел внутрь. Побитые, заросшие бурой плесенью края отцветшей плитки, на полу – вечная сырость и слизь, выкрошенная от времени бесконечная однообразная мозаика из квадратов горчичного цвета, клубы пара. Отличная обстановка – открывай воду и начинай. Я попробовал. Тело облепила удушливая влага, босые пятки быстро разбухли от горячей воды. Я прислонился к скользкой стене. Разглядывать стену было неинтересно, и меня не покидало ощущение, будто сзади кто-то пялится. Я обернулся: в душевую набилась куча народу, все толклись в дверях и гундели. Я разочарованно протиснулся мимо них и вышел.

Хотел было исполнить свое желание прямо в коридоре, но никак не мог сосредоточиться. То ли хлопанье дверей от сквозняка меня нервировало, то ли сбивали с мысли люди, мельтешившие вдоль облезлых стен, как надоедливые тараканы. Забыл сказать: я был в женском платье. Может, оно и вызвало вокруг меня такой ажиотаж. Платье было ярко-розовое, до колена, с пышным подолом, как у куколки, с рюшами и рукавами-фонариками, и мне невероятно нравилось, как из-под всей этой красоты торчит мой незамысловато прямой член. Постепенно я начал осознавать, что меня видела, наверное, уже вся общага, и пальцы одеревенели и перестали слушаться. Сердце ухало, нанося мне тяжелые удары в подреберье, в ушах гремели литавры. Я бросился в свою комнату, не разбирая дороги. Стыд. Гребаный стыд победил. Несмотря на огромное желание, я так и не смог сделать это прилюдно.

В спасительной пустоте комнаты я прислонился к запертой двери и, глядя в дверной глазок, вернулся к начатому. Наконец-то! Полное погружение в реальность людного коридора – и полная безопасность. Сзади раздались детские голоса. Что за черт! По спине поползли мурашки от мысли, что эти пакостники таращатся в окно и тычут в меня пальцами, как в неведомую зверюшку. Поганцы пронзительно засмеялись, но я не сдавался. Они не унимались. Я обернулся: там никого не было. Белая дыра окна, как бельмо на глазу слепого, разрасталась вширь. Внутри нее не было ничего, кроме липкого белого тумана, проникавшего в мою комнату со звуком льющейся из крана воды, сопением затаившегося зверя и холодом бездонного колодца. Туман подполз ко мне, вцепился в кожу ломкими иглами, пробираясь все глубже. Оглушительный топот и визг прорезал вязкую тишину. Я вздрогнул и полетел вниз, безо всякой надежды на опору и на будущее.

В окно и правда смотрела бесцветная хмарь унылого утра. Соседские дети давно проснулись и безнаказанно резвились, топоча и взрываясь жизнерадостным смехом. Смейтесь, смейтесь, пока еще не осознали всю тщетность бытия.

Ноги, выпростанные из-под одеяла, замерзли, я подтянул их ближе к животу. Ничего не хотелось. Еще один унылый день. Хорошо, что сегодня воскресенье и никуда не надо идти. Шея затекла, я повернулся на другой бок и поморщился от боли, иглой вонзившейся где-то за ухом. Напротив дрых брат Пфанне. Он нахрапывал, будто дракон из сказки про хоббита, и смешно шевелил выпяченными пухлыми губами с жидкими усиками. Из уголка его рта тонкой паутинкой тянулась слюна и капала в пустую коробку из-под пиццы: очевидно, приговорил целую «Карбонару» перед сном. Среди крошек в коробке копошился таракан. На необъятном животе Пфанне громоздился тускло мерцающий ноутбук. Все понятно: гонял перед сном монстров, представляя вместо них одноклассников, а затем продолжил это увлекательное и бесконечное занятие в мире снов.

Мы никогда не обсуждали эту тему, но я знаю, как зовут всех его школьных обидчиков, истязавших его физически и морально за несуразность, за то, что он толстый и жалкий. Ручаюсь, оттуда и пошло прозвище Bratpfanne. Наверняка он воспринял его как знак свыше и указание пути. С тех пор он всерьез увлекся христианством. По его собственному признанию, любимый текст у него – Апокалипсис.

Временами Пфанне разговаривал во сне. Иногда кричал, махал руками и дергался, проклиная одноклассников, а потом стонал и всхлипывал, подрагивая лицом и кривя губы. Будить его в такие моменты мне казалось оскорбительным, сродни наглому подглядыванию за его интимными делами, так что обычно я поворачивался на другой бок и представлял себя в полном одиночестве на рассвете в горах. По правде, я никогда не был в горах, так что полет моей фантазии ничем не ограничивался – как ничем не ограничивался и Пфанне в своих снах о священной войне. В последнее время спал брат Пфанне неспокойно, ведь врагов у него стало неизмеримо больше, причем куда более могущественных.

Не нужно было смотреть на часы, чтобы понять: еще раннее утро, меньше девяти. С десяти до двенадцати проходит воскресная служба, и мой сосед еще ни разу ее не пропустил. Он ходит на все церковные службы, каждый день. Немыслимо, но именно полное и неукоснительное следование идеалу духовности сыграло с ним злую шутку.

Вообще, я никогда не испытывал симпатии к Пфанне. Он высказывал идеи, абсолютно противоположные моим. Пфанне любил вещать, что все европейцы живут не во Христе, что они продали души дьяволу за богатства и удовольствия земные, забыли о любви и загнивают в разврате и похоти. За такое, конечно, их всех скоро поразит десница Божия святым мечом Михаила, а их души заберет сатана. А Пфанне меж тем всячески поддерживает курс нашего государства, оплотом которого стало православие. В то время когда каждый европеец думает только о себе и не любит ближнего своего, уж мы-то все связаны духовными скрепами и под священным триединым флагом войдем в Царствие Божие… И прочий бред в том же духе.

Цель жизни брата Пфанне заключалась в том, чтобы нести Его слово всем без исключения. Брат Пфанне был аспирантом кафедры теологии и отрабатывал свое образование ассистентом преподавателя. Он писал диссертацию об интеграции православной теософии в школьную программу и намеревался воплотить задуманное в жизнь с Божьей помощью и при поддержке чиновников и депутатов. Вот тогда-то разольется благодать по всей стране и реки потекут медом, а жестокие дети откроют сердца истине и перестанут обижать жалких и слабых, сирых и обездоленных. Я же надеялся, что к тому времени меня здесь уже не будет.