Фанни Монтана - Цветы в небе

Разъяснив и показав на картинках, что потребуется от пассажиров во время отделения и приземления, старшо́й предоставляет нам отработать с мажорами основные элементы. Хотя, репетируй, не репетируй – один хрен всё позабывают и придётся руками направлять.

Отрабатываем отделение. Пристёгиваю своего дылду задом к себе… Впору скамеечку приволочь, чтобы сподручнее было. Мужики ржут уже в открытую. Оправляю сбрую на своём подопечном – Елисей ёрзает.

– Неуютно, когда ты сзади, Еськин! Я как-то наоборот привык.

Еськин… "Роман Иванович" глубоко проигнорирован. То, что его фраза звучит откровенно по-пидорски, стараюсь даже в голову не брать. Выбесил, щенок. Выделывается, как муха на стекле. Сказал бы такое мужикам у гаражей – ни одна больничка бы не приняла.

– Перед отделением от летательного аппарата твоя задача подогнуть ноги таким образом, чтобы… (блин) …Впрочем, проще будет встать на колени (пихаю его под коленки, подсекая) и хорошенько прогнуться (делаю шажок вперёд, чтобы его лодыжки оказались далеко сзади, а колени – между моих ступней), полностью откинуться на меня (руками обхватываю поперёк груди и заваливаю на себя), положить голову мне на правое плечо (кладу перчатку на шлем и заламываю голову назад, укладывая на плечо).

– Чё, серьёзно?! – сипит Елисей, загнутый мной в бараний рог ловко и ладно.

– Серьёзней некуда… – надеюсь, он отфильтрует явное злорадство в моём голосе. – И не забудь голову повернуть на меня и улыбаться – тебя в это время будут снимать с левой стороны.

Почти насильно поворачиваю его голову набок – и частое влажное дыхание прямо в шею прошибает меня испариной, обильно сдобренной здоровенными мурашками. Чувствую едва заметное шевеление в штанах комбеза… Что это вообще? Вот уж нет, со мной такого не бывает.

– М-м-ах, Еськин… Мне уже всё нравится! – мурчит прямо в шею. Погоди, мы ещё не закончили…

– Теперь расслабься, повисни на мне… Не забывай прогибаться. Запомни – в момент отделения от тебя ничего не требуется… п-просто доверься мне… откинься на меня, я сам… э-э-э… всё сделаю. – доведённые до автоматизма фразы, которые я говорю по сто раз в месяц, внезапно становятся до омерзения педиковатыми. Вот ведь блядь, и меня с панталыку сбил, засранец.

– Еськин, да ты не нервничай так (эй, моя фраза!). Я не кусаюсь (и эта тоже). Может, чуть позже… Но тебе понравится.

Воздеваю очи к небу.

Елисею подали коня:

Поскакал голубчик в ебеня.

Не ты ли, чудородие, Ванечку нашего довёл? Не повезло тебе, у меня нервная система крепка и непокобелима, как титановый лом. И чего домогаешься? Девчонки со мной заигрывают, бывает. Но чтобы мужики.... Да я тебя и за мужика-то не считаю, цуцик, дитё совсем. Дитё, которое решило вместо машинок и солдатиков поиграться в людишек. И обломать тебя некому, вот ведь незадача. Впрочем, чьи это проблемы? Уж точно не мои.

Сквозь урчание двигателей металлически дребезжит динамик – подходим к дропзоне. Девушки кривляются и визжат, парни ржут и пугают девчонок ещё больше. Ничего тёплого и дружеского – циничные, жестокие лица и слова. Елисей впивается в меня клещом, постоянно в лицо заглядывает всё с тем же странным выражением – словно ждёт, что я перестану вести себя как незнакомец. Игра у него, что ли, такая? Не вкуриваю и ладно – ещё минут пятнадцать и я освобожусь от этой мороки.

Поднимаемся, пристёгиваем подопечных к себе. Оставшиеся минуты королевич будет сидеть у меня на коленях. Неоднозначность этой процедуры пассажиры обычно усердно игнорируют. Но эта компания старается извлечь из ситуации всё грязное и скабрёзное, на что хватает подростковой фантазии.

Трутся о колени булки Елисея.

Ёрзает, зараза, от пошлости балдея…

Блядь, вот теперь я понимаю, почему за подъём с мажорами платят больше – а ведь раньше возмущался, как все. Каждый раз подобную мерзость терпеть…

Слава тебе хос-с-поди, наш тандем отделяется первым, как самый тяжёлый по весу. Ползём к выходу – у буржуйской Цессны он в хвостовой части. Здоровенный прямоугольник в борту зияет огромным пространством, размером со Вселенную; оно наполнено лишь зыбким непрочным воздухом, за который не уцепиться – и краёв его не видать. Мажоры впервые охуевают и затыкаются – только дружно охают, когда оператор первого тандема спокойно "выходит" в проём и виснет над бездной, снаружи борта, на своём кронштейне. В полной тишине напоминаю своему Елисею, что надо встать на колени (сам отклоняю его к себе и прижимаю голову к плечу), и что в камеру надо улыбаться, а не строить из себя владельца кирпичного завода.

Мальчишка что-то скулит, но уже поздно – мы отделяемся. После пары кувырков в воздухе стабилизируемся. О да, эти сорок секунд свободного падения для первораза несутся и несутся бесконечно – злорадствую я в глубине души. Елисей пытается орать, но воздушный поток душит, забивает лёгкие, жестоко теребонькает щёки. Хлопаю его по плечам, чтобы он раскинул руки и обратил внимание на оператора. Но пареньку, видимо, фиолетово до камеры, он вертит головой и дёргается от непривычки к невесомости.

Плавно делаю полный разворот на 360° – перед камерой, для зрелищности. Хлопаю Елисея, предупреждая ухватиться за плечевые ремни. Р-р-р-раз! Нас дёргает, где-то вверху шуршит и хлопает крыло… Всё отлично, быстро расчековываю управление…

Вдохнув наконец нормально, Елисей начинает вопить, извергаясь эмоциями. Пытаюсь сурово хмуриться, но не могу – тоже улыбаюсь во весь рот, уж больно трогательный момент.

Размотала пацана атмосфера,

Растерял он и лицо, и браваду.

Королевич, так какого же хера

Из себя ты строил босса триады?

Оператор улетает вниз, подальше – мы остаёмся одни, подвешенные на тонких ниточках в бесконечном небе… Елисей, прооравшись, оглядывает лоскутное одеяло панорамы, небрежно раскинутое внизу. Есть на что посмотреть – дропзона одна из самых живописных. Каменистые возвышенности впиваются корявыми пальцами скал в низкие облака; река извивается меж ними страстной любовницей, сверкая потной кожей под полуденным солнцем… Направо – пёстрый бисер крыш пригорода и рукотворная геометрия городских кварталов. Под нами – изорванные тени пухлых облаков на заплатках полей, тёмные пятна островков хвойного леса…

Каюсь, я и сам, видя эту постановку уже тысячи раз, любуюсь до ломоты в сердце… Мой пассажир возится, зачем-то задирая очки на шлем. Внезапно извернувшись, Елисей хватает меня за ворот и подтягивает к своему лицу, задранному вверх. И произносит, почти касаясь ртом подбородка:

– Давненько под тобой молоденький так не верещал, а, Еськин?

Тьху, блядь, сука мерзкая, циничная! Ржавым мясницким ножом прямо по самому возвышенному, чистому… Откуда вы такие берётесь, зверьё смердящее? Смотрю в бесстыдные наглые глаза – цветом один-в-один как у меня. Много ты, цуцик, знаешь о том, кто и как подо мной верещал. Выдрать бы тебя разок, чтобы на карачках неделю ползал и сидеть не мог – чтобы прикусывал в следующий раз свой язык поганый, хорошенько думал – стоит провоцировать или лучше жопу поберечь. Ох!.. Гадёныш царапает меня зубами по подбородку, а я с размаху, как в стену, врезаюсь в ощущение горячего тяжёлого тела под собой, влажной гладкой кожи под ладонями…