Константин Фрес - Мой самый любимый Лось

Анька боязливо выглянула из ванной комнаты, но коварный Лось нигде ее не подкарауливал. По крайней мере, в обозримом пространстве – точно. Ему просто негде было бы спрятаться. Прямо перед дверями стояла высокая узкая ваза с какой-то икебаной, далее, за площадкой – лестница, ведущая вниз, а спальня – это надо пройти влево.

«Да не, где ему допетрить, что надо спрятаться и напасть… – отмахнулась от этой мысли Анька, осторожно ступая по деревянным половицам. – Это ж Лось. Говорю, ж, крови в башке не хватает, все дела… Однако, зачем он меня к себе-то приволок? Вот нафига ему пьяная девка, если ее даже трахать невозможно? Я чо, напросилась к нему в гости? На шею повешалась? Ой, стыдоба-а-а…»

Анька приоткрыла дверь в спальню и боязливо заглянула внутрь. Не то, чтобы она ожидала, что красавец-финн и правда прячется за дверью с намерением на нее напасть, но мало ли…

Финн, одетый все в ту же беленькую распашонку и какие-то невнятного серого цвета шорты до колен, лежал на постели, аккуратно и педантично заправленной, поверх роскошного покрывала, и читал книгу.

«Под умного косит, – почему-то со злостью подумала Анька, рассматривая мужчину. Все ее нехорошие мысли о нем вдребезги разбивались о действительность. Его расслабленная поза, спокойное лицо, его руки… От взгляда на огромные ручищи финна Анька снова почувствовала неясное томление в животе. Вот если б он просто коснулся ее этой ладонью… – Делает вид, что читать умеет, сохатый…»

Она не понимала, почему ищет в симпатичном в общем-то человеке что-то неприятное и отталкивающее. Кроме того, что он очень сдержан и почти обжигающе холоден, у Аньки на финна ничего не было, ни малейшего компромата, а так хотелось найти…

«Да не верю я в добрых и хороших дяденек, которым ну ничего не надо от беззащитных голых девочек! – сурово подумала Анька. – Не верю!»

Финн поднял на нее свои спокойные серые глаза, и Анька почувствовала, что снова млеет от того, с какой силой ее манит заглянуть в них поглубже. С непонятно откуда взявшейся смелостью Анька широко распахнула дверь и прошествовала в спальню. Не долго думая, бухнулась на постель, рядом с финном, который теперь смотрел на нее с некоторым изумлением и интересом. Сердце ее дико колотилось, но не только от горячего душа.

– Давай, – скомандовала Анька, распуская на груди полотенце и тухнущим взором умирающего глядя в потолок.– Насилуй меня. Разочтемся за спасение и разбежимся, как в море корабли.

Теплая огромная ладонь финна накрыла ее руки, остановив и не позволив развязать полотенце, и Анька сама умилилась от того, как они выглядели в его руке – как крохотные ладошки лилипута, маленького человечка. Его огромная рука оказалась на удивление теплой и чуткой, и прикосновение сильных пальцев было осторожным, почти вкрадчивым, словно мужчина боялся ненароком причинить девушке боль.

– Это какая-то новая игра? – так же бесстрастно, не выдавая ни единой лишней эмоции, поинтересовался финн. – Почему «насилуй»? Вчера ты говорила, что предпочитаешь нежно.

– Испанский стыд, – выдохнула Анька, чувствуя, как щеки ее пылают. – Это когда я такое говорила?!

– Когда звала к себе, – ответил финн, внимательно глядя в Анькины страдающие глаза. – Ты просила сделать тебе хорошо и нежно.

– Я звала? И ты не воспользовался? – насмешливо уточнила Анька, впервые насмелившись глянуть в лицо мужчины.

– Я должен был быть уверен, что ты действительно хочешь этого, – ответил мужчина настойчиво. Он словно почувствовал, что язвительная Анька вынуждает его поступить плохо, дурно, пытается вытянуть из его души какую-нибудь гадость, но уступать ей в этом не спешил. – Пользоваться беззащитной девушкой нехорошо.

– Лось, ты всегда такой нудный?! – возмутилась Анька, поняв, что ее раскусили. Под его широкой ладонью было тепло и невероятно хорошо, и Анька очень захотела не думать ни о чем. – Если я с тобой поехала, это означает, что я поехала с определенной целью! И я вовсе тебе не «беспомощная приличная девушка», – внезапно Анька почему-то и от этого весьма лестного эпитета разозлилась. – Понял?

– Анри, – представился Лось, игнорировав обидное прозвище, данное ему Анькой. – Мне показалось, что вполне приличная, – еще более нудно и возразил финн, нарочно зля девушку сильнее. – Ты вчера отказывалась от выпивки вполне прилично. Если б он не подлил тебе в бокал…

– Вот хитрый, коварный Лось… – оторопело протянула Анька, понимая, что этот педант наверняка даже все капли «Бехеровки» посчитал, которые тайком от нее плеснулись в ее бокал с праздничным пузырящимся шампанским. – Подсматривал, кто чего мне подливает! Ты что, следил за мной?! – возмутилась Анька совершенно искренне.

– Присматривал, – поправил ее финн.

– То есть, наше столкновение не случайно, – зловеще клекотала Анька, нащупав, наконец, то недоброе, что так пристально пыталась разглядеть в мужчине. – Ты на меня глаз положил, и вовсе меня не спас, а шпионил и подкатил при первом же удобном моменте? Так?

– Не совсем так, – возразил финн. – Это ты ко мне подкатила. Я просто присматривал, чтобы тебе никто не причинил зла.

Внезапно Анька обнаружила, что финн находится от нее в опасной близости. Его гипнотизирующие серые глаза были снова прямо напротив ее глаз, его нос почти касался ее носа, а огромная лапища…

Коварные пальцы Лося сами распустили полотенце, развели его края в разные стороны, и теперь широченная ладонь мужчины поглаживала подрагивающее тело Аньки, ее округлую грудь, плоский девичий животик – осторожно, чуть касаясь, так нежно, что, наверное, его ладонь ощущала лишь нежную бархатистость ее кожи. Анька едва ли не в струнку вытягивалась, чувствуя пятна тепла, оставленные на ней его ладонью, и просто проваливалась в небытие, понимая, что еще миг – и все случится, и она не сможет оттолкнуть Лося, а напротив – вцепится в него всеми конечностями, и зубами в ухо для верности, лишь бы только эти невесомые прикосновения не прекращались, лишь бы он гладил и гладил ее – до полного растворения в ласке, до полной отключки всех чувств и мозга разом.

Секс для Аньки был чем-то… странным. Что-то вроде студенческого протеста с приковыванием себя наручниками к воротам посольства, вроде пьяного шумного праздника, легкой мишуры, которая сегодня красивая и сверкает, а завтра ее можно будет выбросить без сожаления в ведро. После него всегда наступало похмелье – сожаление, разочарование и смывающий воспоминания душ.

И только однажды Аньке было по-настоящему хорошо.

Тогда, в пору ее почти невинной юности, весь ее эпатаж и протест выражался в ярком макияже, взбитых на макушке волосах и кожанке в заклепках. Она была такая же, как все девчонки, и ни одна живая душа не подозревала даже, что папа Аньки – крупный воротила с приличными деньгами.