Марианна Крамм - Твоя Мари. Несвятая троица

И это на самом деле работает. Но я себя ненавижу – такую:

– Эта болезнь делает меня сентиментальной.

– Эта болезнь делает тебя женщиной.

Может, он и прав. Но от этой правоты еще хуже.

– Ну, хочешь, я полечу с тобой?

– Ты же прекрасно понимаешь, что ответ будет отрицательным.

– Понимаю. Но всякий раз надеюсь, что ты передумаешь.

Вместо ответа беру его руку, утыкаюсь в нее лицом и мотаю головой. Нет. Не надо лететь со мной. Я не хочу, чтобы ты видел, какой я могу быть слабой.

В Москве все время пасмурно, хотя и не так холодно, конечно, как у нас. После лечения каждый день наматываю круги по району – доктор велел много ходить, даже если плохо себя чувствую. Гуляю одна, хотя можно позвать Ляльку. Но я стараюсь не делать этого – зачем бередить себе все внутри, потом Олегу опять придется разбираться с моими загонами. Нет, мне и одной хорошо. Ну, как – «хорошо»? Одиноко, а мартовская погода в этом каменном сером мешке только усугубляет мое состояние. Номер в гостинице крошечный, похожий на одиночную камеру – кровать, телевизор, окно, которое все время приходится держать зашторенным, так как первый этаж и оживленная улица, и это все при моей клаустрофобии просто смерть, еще и поэтому я целыми днями брожу по улицам, чтобы вернуться сюда только переночевать.

Олег звонит дважды в день, на ночь обязательно читает мне книгу – до тех пор, пока я не засыпаю. Его голос в наушнике дает иллюзию близости, того, что он рядом. И именно эта иллюзия как раз то, что мне нужно – не его реальное присутствие, а вот это ощущение.

– Я встречу тебя в аэропорту, – говорит он накануне моего вылета.

– Можно, я поеду к тебе? – вдруг спрашиваю я, и даже по телефону чувствую, как сбилось дыхание у моего Верхнего – обычно я собираюсь домой.

– Мари… ну, что ты, милая… конечно, – и я чувствую, как он рад этому.

В порту я вдруг вешаюсь ему на шею, чем ввожу своего самурая в ступор – все вообще идет как-то иначе, не так, как было все эти годы. У него в руке большой букет цветов, а на лице почему-то смущение, так странно… Мы, обнявшись, идем к машине, и я чувствую, как меня понемногу отпускает напряжение, в котором я постоянно нахожусь в Москве.

Дома у него пахнет чем-то знакомым, но я никак не могу понять, чем именно. В кухне обнаруживаются готовые к жарке сырники – одинаковые, ровные, как будто вырезанные формой. И запах этот – ваниль.

– Иди в душ, я пока пожарю, – облачаясь в фартук, предлагает Олег.

– Я думала, ты пойдешь со мной…

– Мари! – смеется он. – Позже, все будет позже.

Понятно – карательная кулинария, этап первый… Ухожу в ванную, вижу на полке тюбик лимонного геля для душа – даже это предусмотрел. Ему в последнее время нравятся на мне какие-то гастрономические запахи – лимон, кофе, шоколад. На крючке висит кимоно Олега, в которое я после душа с удовольствием заворачиваюсь, как в халат.

В кухне идиллия – завтрак в образцовой семье. Подрумяненные сырники, взбитая с сахаром и ванилью сметана, вишневое варенье, зеленый чай с молоком – я такой пью.

– Садись, Мари.

– Вошел в роль мужа? – откидывая со лба мокрую челку, спрашиваю я.

– Тебе неприятно?

Мне – стыдно, потому что я такими вопросами стараюсь сбить его с ванильного настроя. Мне сейчас не это нужно от него, не забота-заботушка, а ремень или – еще лучше – веревки. Об этом и говорю, разламывая вилкой сырник. Олег отставляет чашку с чаем, тянется за сигаретами, закуривает:

– Почему всякий раз, когда ты оттуда возвращаешься, первое, что мы делаем, это я тебя вяжу по рукам и ногам так, чтобы у тебя дыхание останавливалось? Что ты пытаешься удержать в себе таким способом? То, о чем не можешь говорить со мной?

– Фигня. Я обо всем могу с тобой, давно уже могу. Просто в принципе говорить люблю меньше, чем слушать. И веревки мне нужны… ну, не знаю, зачем, не могу объяснить, но ты прав – именно после поездок первое, чего всегда хочу, это шибари. Меня всегда рвет изнутри на части, и веревки – тут ты прав тоже – помогают мне собраться. И в принципе в марте мне всегда тяжело, ты ведь знаешь. Март для меня – начало и конец. Конец. Как у веревки – и я его сжимаю в руке, и вот уже он весь разлохмачен моими пальцами… а я все держу и никак не могу выпустить. Не могу, прости. Не могу представить себя без тебя – но и без нее пока тоже не могу, за это тоже прости.

Он обходит барную стойку, обнимает меня, целует в макушку, тяжело дышит, как будто только что отмахал свою традиционную утреннюю пробежку:

– Мари… неужели до сих пор так болит, моя девочка?

– Нет, но… я не знаю, не знаю! Не могу объяснить! Я чувствую себя предательницей – как будто снова тебя предаю… Даже когда просто дышу одним с ней воздухом в этой клятой Москве… Вот не поверишь – я стараюсь не заходить к ней без особой нужды, я целыми днями шатаюсь одна по улицам… уже давно ничего не чувствую, но, всякий раз приезжая туда, снова как будто окунаюсь в эту боль.

Он вдруг поднимает меня на руки, находит мои губы своими и долго-долго целует. И только после этого несет в спальню, где опускает на кровать и берет мешок с джутовыми веревками:

– Если это единственное, чем я могу тебе помочь…

– Нет! Нет, не единственное! Ты со мной – вот только это и помогает. А веревки… ну, пусть и веревки тоже…

Сегодня, кроме тугой обвязки, он еще и подвешивает меня на крюки за шест, к которому привязаны мои руки. Со стороны это – я знаю – выглядит очень страшно, как будто все суставы вывернуты, а висящий человек испытывает страшную боль. Но это не так. Руки плотно прижаты веревками к шесту, и на них практически нет давления. Так можно висеть довольно долго… но такое ощущение, что впервые это все не помогло.

Олег снял меня ровно в тот момент, когда я почувствовала, что начинаю задыхаться от слез. Веревки он никогда не снимает сразу – делает это медленно и долго, позволяя тканям наполняться кровью постепенно. Это очень крутое ощущение… После этого очень хорошо заходит обычный ванильный секс – совершенно иной кайф. А уж в чем-в чем, а в кайфе мой Верхний разбирается.

Мне иногда даже любопытно наблюдать за его попытками исподволь, думая, что я не замечаю, влезть мне в голову. Профессиональный навык, который он реализует на мне, но почти всегда неудачно. Я никого давно не пускаю ни в голову, ни в душу – спасибо учителям. Но наблюдать интересно. У него даже тембр голоса меняется, когда он заводит такие разговоры, и, поддавайся я гипнозу, наверное, уплывала бы. Но нет. Он всегда говорит правильные вещи, более того – он всегда поступает ровно так, как декларирует. Я почти научилась подчиняться. и почти научилась получать от этого удовольствие. В кои-то веки мне нравится отдавать куда больше, чем брать. Наверное, я так компенсирую свою эмоциональную отстраненность и холодность. Тело компенсирует душу, блин…