Юлия Смоленская - Мой швейцарский муж

– Криста, что мне делать? – почти рыдала я однажды вечером у нее дома, куда она пригласила меня на вечеринку для новичков, недавно прибывших в Замок по международной программе.

– Ты просто стипендио́тка [1] Игра слов. В немецкоязычных странах слово «идиот» в подобном контексте не звучит грубо и не воспринимается как оскорбление. Скорее оно шутливо указывает на еще не обученных и не адаптировавшихся новичков, в том числе и тех, кто недавно оказался в другой стране и не привык к жизни в ней. , а не стипендиа́тка, – прищурилась она и подмигнула мне, весело переиначив мой статус.

– Криста, а делать-то мне что? Как только я оказываюсь в центре Мюнхена, слетаются португальцы-турки-курды-албанцы-ирано-иракцы. У меня никогда не было такого опыта! Я не выдержу столько назойливого интереса к себе! Я хочу просто спокойно гулять по городу. На меня в Москве никто никогда не обращал особого внимания! А эти кричат вслед, улюлюкают, ходят за мной по пятам, – жаловалась я, смутно догадываясь, в чем может быть корень проблемы.

Карие глаза Кристы искрили, излучая живительное тепло и целительную энергию. Я верила, что вместе мы найдем решение.

На следующий день Криста снова пригласила меня к себе. На этот раз мы были одни, ее муж Петер ушел гулять с шумными детьми на озеро, позволив нам без суеты, «по-женски» обсудить ситуацию.

– Юлия, ты выглядишь очень по-русски, – сказала мне заговорщицки Криста, соскальзывая с официального немецкого на таинственный и доверительный южнобаварский певучий диалект. – Твоя славянская привлекательность просто отсвечивает изнутри и притягивает взгляд. Это какое-то слишком русское слияние перекрестных воздействий притягательной силы, сияния, обаяния, шарма или чего-то еще. И эта твоя энергия вызывает у них какое-то обратное излучение. Я не знаю, как тебе объяснить. Ты, наверное, сама чувствуешь. Твои медные волосы, зеленые глаза, тонкий нос. У нас тут нет таких девушек. Немки выглядят по-другому. Кроме того, дело-то не только во внешности, конечно. Это твое общерусское излучение. Ты совсем другая. Ты сильно выделяешься.

В углу гостиной скромно, но величественно переливались на рождественской елке красные и золотые шары, в них отражался камин, где потрескивали сухие дрова, слизываемые трепещущим пламенем огня. Свечи с легким запахом корицы светились в маленьких самодельных подсвечниках, расставленных по всей комнате. В полутьме я слышала певучее журчание речи Кристы на птичьем южнобаварском, почти не понимая слов. Это гармоничное звучание заполняло музыкой и волшебством всю комнату, просто, но со вкусом украшенную к главному празднику года. Из баварского потока Кристы мне удавалось иногда ухватить лишь пару слов и магию какого-то ритуала преображения, которое вот сейчас наступит, как по взмаху волшебной палочки всемогущей феи.

– Юлия, ты согласна? – официальный немецкий Кристы вывел меня из предрождественского транса.

Я была согласна на все, лишь бы спокойно гулять по Минга. Криста открыла свой здоровенный стильный шкаф с типично баварской резьбой, доставшийся ей по наследству от далекой прабабушки. На полочках была старательно и с немецкой педантичностью сложена новая одежда.

– А ну давай выбирай! Будем испытывать! – пропела мне Криста на своем древнем магическом птичьем языке баварских племен.

И началось предрождественское преображение.

Прямо с вокзала провинциального медлительного Бонна, более 40 лет бывшего крупным политическим центром, но потерявшего статус столицы Германии после напряженных дебатов парламентариев, мы пошли к машине Майка, которую он оставил неподалеку. Моя спортивная сумка с вещами на неделю чуть давила затекшее с ночной дороги плечо. Было видно, что Майк немного спешит. Хорошо все-таки, что я люблю путешествовать налегке.

– Юлия, я не успел оплатить парковку, у нас только пятнадцать бесплатных минут, – объяснил мне свою торопливость Майк.

Он забросил мою сумку в багажник своей черной машины, и мы поехали. Затейливо украшенные к Рождеству улицы Бонна затягивали меня, но глаза почти закрывались от усталости: бессонная ночь на перекладных давала о себе знать.

– Юлия, а давай я покажу тебе наш университет? Он ведь тоже в настоящем замке! – вдруг предложил Майк.

Перспектива через пятнадцать минут оказаться в знаменитом замковом университете, построенном в XVI веке как новая резиденция правителей, превратившаяся позже во Дворец выборов, а в XIX веке – в университет с ботаническим садом, частично закрытым для обычных посетителей, мгновенно прогнала сон из моего тела. Я просто на секунду зажмурила глаза и… мерещились мне охотничьи угодья Кёльнского курфюрста XIV века, на которых был разбит типичный сад эпохи Ренессанса, ставший парком развлечений его благородной семьи. Сад, разрушаемый в результате бесчисленных междоусобных войн и возрождающийся, как феникс из пепла, каждый раз на прежнем месте в модном на тот момент архитектурном стиле. Барокко и рококо замка и сада причудливо срастались корнями в моей дреме, местами всплывая на поверхность реальности вывесками празднично украшенных магазинов. Дорожные знаки, разные века немецкой истории, годы и даты, имена и фамилии смешались у меня в голове, как бывает на зачете, когда строгий профессор уже разложил перед студентом билеты, которые тот начал учить лишь накануне. Как будто еще не совсем забытая дипломная тема из моей недавно закончившейся студенческой жизни сливалась с немецкой реальностью, на перекрестках и съездах дорог расходясь с пыльными книжными представлениями о настоящей Германии, доверху заполненной декабрьским туманом, дождем и влагой.

Ритмично работавшие передние и задние дворники машины, обеспечившие мне пятнадцатиминутный сон, вдруг остановились – мы были на месте. Со знанием дела и отлично ориентируясь на местности, Майк повел меня в здание знаменитого Боннского университета, в котором когда-то учились и, также как и я сейчас, бродили по запутанным коридорам Фридрих III, Вильгельм II, Конрад Аденауэр, Фридрих Ницше, Генрих Гейне, Людвиг ван Бетховен и даже Карл Маркс. Майк уверенно и с немецкой гордостью провел меня по лабиринтам строгого здания, негласно называющегося «университетом принцев», так как там учились многие отпрыски дома Гогенцоллернов. Я едва успевала семенить за ним по длинным коридорам.

Оказалось, что 23 декабря в Бонне – последний учебный день перед рождественскими каникулами. Майку нужно было зайти в свой университет, чтобы уладить какие-то предрождественские детали по поводу дипломной работы. Я ждала его в университетской столовой за чашкой кофе, пытаясь вернуться к жизни.