Колин Уилсон - Метаморфозы вампиров-2

Слева, когда оглянулся, ничего не оказалось. Столп стоял теперь справа, и в нем находилось его, Карлсена, собственное тело — странно застывшее, с закрытыми глазами.

Ригмар открыла дверь и выпустила его. Карлсен изумленно увидел, что и женщина изменилась — он даже подумал было, что на ее место пришла какая— нибудь помощница.

Она наблюдала за его изумлением.

— Ну, что?

— Ты… выглядишь иначе.

Он понимал, что ухватывает ее реальность совершенно по-иному, а следовательно и видит ее другим человеком. Никогда еще с такой ясностью не ему приходилось убеждаться, что восприятие каждого имеет сугубо свой ракурс.

— Как именно?

Если б не самоконтроль, Карлсен бы сейчас вспыхнул до корней волос.

— Ты можешь быть откровенен, — подсказала она. — Более того, в этом вся и суть.

Вздохнув всей грудью, Карлсен попытался вызвать в себе отстраненность ученого.

— Когда я находился в своем теле, — заговорил он медленно, — ты мне виделась довольно чопорной, вроде школьной директрисы. Теперь, — он прокашлялся, — мне хочется тебя изнасиловать.

Выражение он намеренно смягчил. На самом деле возобладать ею жаждалось так, как изголодавшемуся тигру вонзить клыки в кус мяса. Хорошо хоть, короткая туника скрывает то, что там творится ниже пояса.

— Я знаю, — сказала Ригмар. — Мы и с ним менялись телами.

От изумления даже неистовое желание чуть приослабло.

— Вы с ним?? Как?

— Мне надо было узнать, что значит быть особью мужского пола.

— И как оно было?

— Неприятное было ощущение, — взвешенно сказала она, — видеть женщин добычей, которую тянет сожрать, поглотить. У меня потом кошмары были.

— Но что, разве нельзя что-то с ним сделать?… — Карлсену подумалось о чем-нибудь вроде кастрации, допустим, вживлении женских гормонов.

Ригмар покачала головой.

— Это невозможно, по двум причинам. Прежде всего, телами можно меняться только по согласию — иначе есть риск серьезного повреждения. Я пообещала, что не изменю его нервной системы. Во-вторых, изменение зависит от ума. Если я не могу изменить ему ум, то это напрасная трата времени.

Понятно, почему. Штат Теннеси как-то принял закон о кастрации сексуальных преступников. Оказалось, бесполезно: они так и продолжали заниматься тем же самым. Они не видели себя иначе, а то, как человек себя видит, составляет его наисущественную часть.

— У нас не так много времени. Мы с ним условились, только на десять минут. Так, вначале давай проверим твои соматические реакции. Ты чувствуешь какую-нибудь явную разницу между восприятием своим и Грубига?

Карлсен оглядел лабораторию.

— Да нет… в целом никакой. Белые предметы, разве что, по краям окружены как бы спектром.

— Ладно. Подойди теперь к окну.

Он послушно подошел. Окно выходило в сад за лабораторией. Само обилие красок от цветущих кустов и клумб вызвало волну восхищения. Краски словно живые.

— Чудесно! Техниколор какой-то.

— Это потому, что ощущения у него острее твоих.

Карлсен оглядел до едкости броские, пестрящие цвета — даже сосредоточиться трудно.

— Как тебе вон тот куст? — указала Ригмар. Посмотрев по ее пальцу, Карлсен ошеломленно покачал головой.

— Это что за цвет??

— Мы зовем его «криль», — с улыбкой сказала она. — На Земле он известен, как инфракрасный.

— Тепло?

— Почти. Цветовой спектр у нас шире вашего. Одно из следствий повышенной гравитации. Теперь туда взгляни.

И опять странная роскошь темных соцветий в окружении голубоватых листьев: сплошное изумление. Приняв их поначалу за темно-синие, сейчас он различил, что такого цвета на Земле не существует: глубже индиго или фиолетового, и в то же время явно не тот и не другой.

— Называется «дельфан». У вас зовется ультрафиолетом.

— А вон там что? — он указал на цвет не то оранжевый, не то желтый, хотя так же отстоящий от них по цветовой гамме, как зеленый отстоит от синего.

— Мы зовем его «галлекс». Что-то из средних волн. Некоторые мужчины на этой планете различают, помимо этих, еще пять. То же самое в отношении вкуса и запаха. По вкусу у нас гораздо больший диапазон, чем у вас на Земле. Сводить бы тебя на плодовый рынок, показать… Ладно, переходим к тестам.

Идя за ней в следующую комнату, он поражался такому зверскому напору желания: пах чуть ли не судорогой сводило при виде ее стройной шеи и эффектных бедер. Вожделение такое, что казалось, можно взорваться от одного лишь прикосновения губ к ее плечу. Однако чувствовалось и то, что бросаться на Ригмар гибельно: у женщины есть сила, способная его уничтожить. Причем, что интересно — смесь похоти и боязливой осторожности совершенно не касалась лично Карлсена, будучи лишь инстинктом тела, в которое он сейчас был ввергнут.

Ригмар указала на кушетку в углу.

— Давай-ка, приляг.

Он рад был вытянуться и расслабиться — это хоть как-то сглаживало неистовое вожделение. Хотя и сейчас близость жизненного поля Ригмар, как бы сочащегося из нее потаенным теплом, оставалась сущей пыткой. Чувствовал он и то, что вполне способен это жизненное поле поглощать — так же естественно, как вдыхать воздух, пить воду. Ее равнодушие к этой нужде казалось поистине садизмом, ответом которому может быть только садизм. Впервые за все время Карлсен с полной ясностью понял, какой мукой исходят сексуальные преступники в Ливенуорте.

Удивительно было лежать в чужом теле, лелея мысль о насилии и уничтожении, и одновременно приходить от этой мысли в ужас. Никогда еще он не чувствовал такой раздвоенности.

Ригмар приладила к его темени и голеням влажные электроды (прикосновение прохладных пальцев сказывалось просто невыносимо). Пенис так разбух от вожделения, что казалось, жил обособленной жизнью.

— Сейчас, когда будет записываться психограмма, надо, чтобы ты все внимание переводил на различные части своего тела, начиная с головы. Начни с того, что закрой глаза, открой, и смотри на экран.

Экран, о котором шла речь, находился на стене, в одном футе над кушеткой. В данную минуту он был пуст.

— Для начала сфокусируйся на голове. Я сперва хочу снять психограмму твоего ума. Закрой глаза. Представь, что остального тела у тебя как бы не существует. Когда почувствуешь, что внимание зафиксировано, глаза открой. Хорошо, отлично. — Экран постепенно затопила лазоревая синева. — В алхимии синий — традиционный цвет интеллекта. Могу сказать, что интеллект у тебя значительно сильнее, чем у Грубига.

В душе неудержимо шевельнулась гордость.

— А у Грубига какой цвет?

— Я покажу. — Она коснулась пульта. Экран сделался грязно-серым, с невнятным оттенком голубизны. — Примерно того же цвета, что у идиота.

— Странно. Мне он идиотом не показался.