Даниил Яковлев - Джексонвилль – город любви

Если вначале Кольцова злобно шипела, то к концу тирады сорвалась на пронзительный крик, заглушая чаек.

– Замолчи, здесь тебя еще не слышали! – Кольцов, выходя с балкона, буквально впихнул жену обратно в кухню, оттеснил к электрической плите и решительно направился в ванную.

Вдруг в коридоре, напротив двери в комнату Игната, он резко развернулся и столкнулся лицом к лицу с Аллой, которая опрометью бросилась за ним. Ее глаза, когда-то голубые, а теперь размытого серого цвета, светились лихорадочным блеском. Лицо Аллы Леонидовны вытянулось, ноздри широко раздувались, при этом кончик носа слегка приподнимался. Федор Петрович давно и хорошо изучил мимику жены. Когда-то это забавное подергивание носика безумно умиляло его. Заметив его, он не в состоянии был продолжать ссору, но теперь это только подзадоривало:

– Чего, чего тебе не хватает? Ты получила все, что хотела! Ты выжала меня, измотала! Психопатка! Кто просил тебя ехать сюда? Ты сама так решила, а теперь будешь поедом жрать, стерва?!

В какое-то мгновение, когда их глаза встретились, Алла неожиданно вспомнила как, бывало, в самые острые моменты их домашних войн, Федя внезапно обхватывал ладонями ее лицо, легонько прижимая большими пальцами кончик носа, ласково говорил, словно маленькой девочке: "Би-бип!", и она затихала. Глаза ее увлажнились, но резкий окрик мужа возвратил к реальности, теплые слезы светлых воспоминаний, вырвались с горьким стоном отчаяния.

– Ненавижу-у, ненавижу-у-у тебя, ненавижу!!! Я не хочу, не могу больше жи-и-и-ть!

– Врешь! – Кольцов завизжал. – Это ты жить не хочешь? Да ты всех нас переживешь и меня в первую очередь! Ты всегда жила только в свое удовольствие! Это тебе насрать на меня, на сына!

Дверь комнаты младшего Кольцова резко распахнулась и Алла Леонидовна, которая начала картинно сползать по ней на пол, едва успела отскочить в сторону.

– Вам обоим действительно на меня насрать! – Игнат стоял на пороге, вцепившись в косяк двери, – если вы не прекратите, я сейчас же соберу манатки, рвану к бабке в Южногорск, и больше вы меня не увидите!

Не давая родителям опомниться, он хлопнул дверью и врубил музыку на полную катушку.

Федор Петрович, воспользовавшись моментом, заскочил в ванную, щелкнул замком, включил воду и перевел дух. Ржавая вода с треском, похожим на автоматные очереди, вырывалась из крана, заглушая крик Аллы за дверью, прерываемый рыданиями:

– Выключи после себя свет в ванной!

“Господи, случись хоть конец света, а она будет долбить меня своим светом!”, – печально скаламбурил Кольцов. Вскоре плач Аллы стих. Кольцов закрыл кран и прислушался. "Ушла", – он отпер дверь, осторожно выглянул в коридор. Жены там не было. Федор Петрович быстро разобрался в своем чемодане и привел себя в порядок. Когда через пятнадцать минут он посмотрел в окно, исполкомовская "Волга" уже стояла во дворе. Открывая входную дверь, он спиной почувствовал пристальный взгляд. Кольцов оглянулся. Это была Алла. Она тихо, бесстрастно, с обычными своими паузами промямлила:

– Готов к труду и обороне… Цветешь и пахнешь… Можешь за мной не заезжать…Развлекайся сам… Я к Фаине не поеду!

– Кому ты там нужна! – сказал Кольцов, сразу понял, что перегнул палку, но вместо неловкости почувствовал себя победителем и величественно закрыл за собой дверь.

***

По пути в исполком Федор Петрович снова погрузился в раздумья.

Многие годы его не покидало ощущение, что жизнь, а жизнью для него прежде всего была карьера, складывается легко и просто. Быстрый рост в комсомоле, удачная женитьба на дочери первого секретаря обкома партии, уверенное продвижение в партийных органах. Когда одно время казалось, что тесть немного придерживает его, не дает чересчур быстро расти, Федя Кольцов и это обстоятельство сумел обратить себе на пользу. Он закончил Высшую партийную школу в Москве, и, отказавшись вернуться в Южногорск вторым секретарем горкома партии, остался в аспирантуре. Многие тогда называли это блажью, Кольцов отмахивался, хотя временами начинал жалеть, подсчитывая упущенные возможности. Несмотря на это, он защитил кандидатскую и принялся за докторскую. С расцветом перестройки Кольцов оказался в первых рядах тех, кто, пользуясь повальным политическим невежеством людей, "открывал" в Союзе давно доступные на Западе истины, приобщая советский народ к "общечеловеческим ценностям". Этим он снискал славу очень умного человека и убежденного, последовательного демократа. С таким реноме новоиспеченный доктор философских наук Федор Петрович Кольцов победоносно занял кабинет руководителя республиканской Высшей партийной школы, которую в Москве тогда считали оплотом рутины и догматизма. На него возлагались большие надежды, но судьба партийных органов была уже предрешена.

Однако и в этой ситуации Кольцову удалось выкрутиться. Накануне запрета КПСС, он на скорую руку переделал республиканскую ВПШ в Академию государственного управления и стал “отцом” идеи административной реформы в уже независимой республике. После ухода со сцены главных партийных мастодонтов, высшие посты в государстве заняли бывшие партийные руководители "второго эшелона". Они наспех пытались перекраситься из красного в национальные цвета. Лучшей ситуации для Кольцова нельзя было и представить. С одной стороны, почти все руководители новой страны были по гроб жизни обязаны бывшему члену республиканского бюро Компартии, первому секретарю Южногорского обкома, архивлиятельному Леониду Афанасьевичу Войтенко. Даже, несмотря на то, что еще при Горбачеве он оказался не у дел, двери самых высоких кабинетов для зятя Войтенко были открыты. С другой стороны, сам по себе Кольцов, с его претензиями на демократизм, репутацией сторонника реформ был как нельзя лучше ко двору в смутные посткоммунистические времена.

Так взошла звезда Федора Петровича Кольцова. Он даже вошел в моду. Только Кольцов, выступая по телевидению, с хитрым прищуром глаз мог вставить словечко "экзистенция", внятно, без бумажки, и даже довольно убедительно объяснить, когда народ станет жить лучше, каждый год по-новому, не повторяясь, хотя, по сути, говорил все время одни и те же банальности. Он производил впечатление человека делового, собранного, а интеллигентная манера держаться и говорить довершала образ. Он стал заметен и узнаваем на политическом Олимпе. Среди серых, одинаковых выходцев из горкомов и обкомов, кургузых бывших советских директоров заводов и нуворишей – первых ласточек молодого капитала он выгодно выделялся. За это его не любили, но вынуждены были терпеть.

Прикидывая возможные слабые места Кольцова, его недоброжелатели только разводили руками: "Ну, любит он баб, да кто же их не любит! Прилично выпивает, но кто не пьет на ответственной государственной работе!". В общем, подкопаться к нему было практически невозможно, и с точки зрения стандартной аппаратной мышиной возни он долгое время считался неуязвимым. Судьба этого человека сложилась так, что он очень рано получил все возможные для тогдашнего общества материальные блага, вполне законным и не порицаемым путем. Отличные квартиры в Южногорске и столице, выкупленные за бесценок дачи, были даже не его грехом – все это сделал в свое время тесть. Прочные связи, которые, опять-таки, в основном, достались ему по наследству от Войтенко, позволяли с минимальными затратами решать уйму житейских проблем по высшему разряду, не чувствуя себя коррупционером или преступником – это считалось в порядке вещей.