Даниил Яковлев - Джексонвилль – город любви

Даже большая любовь не выдержала бы такого испытания, лопнули как мыльный пузырь и их отношения. Оглядываясь назад, они перестали вспоминать хорошее, их совместный путь представлялся им бесконечной чередой скандалов, предательств и измен. Правда, переехав сначала в Москву, а потом в столицу республики, они понемногу успокоились, но теперь старые обиды припомнились с новой силой, и Кольцовы стали мстить друг другу за испорченную жизнь.

Алла сама не знала, зачем нужно так упорно мучить себя и Кольцова, но уже не умела жить по-другому. Она не допускала даже мысли о разводе, но смириться с переездом в Джексонвилль было выше ее сил. Федор чувствовал это, но его малейшие попытки намекнуть на то, что жена вольна оставаться в столице, и, возможно, так даже будет лучше, натыкались на ее полное непонимание. Она устраивала бурные сцены, используя весь свой привычный арсенал от истеричных обвинений в изменах до театральных угроз покончить с собой. Но в глубине души Алла Леонидовна поняла неизбежность отъезда из столицы. Она не могла не поехать с мужем, однако твердо решила, что Федор Петрович Кольцов дорого заплатит ей за этот “подарок”.

Кольцова отошла от окна, присела на зачехленный диван, окинула взглядом комнату, заставленную нераспакованными коробками. Мысли о предстоящих хозяйственных заботах, воспоминание об уютной столичной квартире в правительственном доме вызывали злость и раздражение. Она вскочила и пару раз прошлась из конца в конец комнаты. "Ну уж нет, Федюня, так это тебе с рук не сойдет! Ты сейчас почистишь перышки и потащишься к какой-нибудь из своих вонючих баб, а я как дура буду торчать здесь, раскладывать вещи и ждать явления твоей пьяной рожи! Нет!". И она выскочила из зала, изо всей силы хлопнув дверью так, что витражное стекло тревожно и жалобно зазвенело в гулком пространстве необжитой квартиры.

***

Федор Петрович, проводив Кормыченко с Шестовой, на секунду задержался в прихожей, нерешительно глядя на двери зала. Кольцов был уверен, что зайди он сейчас к Алле, скандала не избежать, а этого ему не хотелось. Приступ острой неприязни к жене, который Федор Петрович испытал в машине, понемногу прошел – подействовал коньяк. Он подобрел, расслабился и почувствовал потребность в тишине и покое. Алла же была настроена воинственно. "Впрочем, как всегда! – подумалось Кольцову, – Я могу понять, жизнь в столице, вся эта суета и мишура Алле по душе, но кто мешал ей остаться? Столичная квартира приватизирована на ее имя. С другой стороны, из кого она будет там жилы тянуть? Поэтому и поехала со мной. Нет, сейчас я к ней не пойду! Она, конечно, не выдержит, прискачет через пять минут, заведенная как часы. Но это будет через пять минут, а пока я отдохну…".

Кольцов неспешно двинулся по коридору, лениво осматривая свое новое жилище. Он был здесь две недели назад, когда утрясал последние бытовые вопросы перед приездом семьи. Институтская стройбригада еще заканчивала ремонт, в квартире резко пахло краской, а под ногами весело шуршали старые газеты. Теперь везде казалось чисто, добротная мебель, приобретенная якобы для студенческого общежития, была расставлена по местам и только вещи, прибывшие позавчера контейнером, требовали приложения хозяйской руки. За закрытой дверью Игнатовой комнаты слышалась ритмичная музыка. Кольцов не стал заходить к сыну и прошел на кухню. Там еще витали запахи пищи, но из приоткрытой балконной двери тянуло морской свежестью и странным ароматом прелых осенних листьев.

Кольцов вышел на балкон, опоясывающий угол дома с двух сторон. С седьмого этажа обзор был великолепным. С запада открывался вид на весь город. За институтской девятиэтажкой теснились скудноцветные хрущевки Песчаного микрорайона, а за ними, как на карте, раскрывалась подкова Большого залива. Вдоль него сперва тянулись сады, за осенним разнолистьем которых прятались аккуратные мазанки частного сектора, прозванного в народе Грецией. За ними поднимались нелепые скелеты установок Нефтехима и мрачные, как башни романского монастыря, корпуса Джексфармкомба. Дальше открывалась панорама центра. Впереди безлюдные песчаные пляжи. Над ними нависали глинистые склоны с лестницами-спусками. Еще выше – ровные квадратики старых кварталов, а уж совсем вдалеке за железнодорожными путями – Соцгород и панельные девятиэтажки Зализничного массива. Налево от центра берег залива резко изгибался и заканчивался небольшой пологой косой со старым маяком на краю. Малая коса, теперь почти полностью превращенная в привозной рынок, скрывала еще один залив поменьше – рабочие ворота города. Оттуда торчали стрелки портовых кранов и почерневшие трубы рыбокомбината.

Федор Петрович перешел на южную сторону балкона. Отсюда хорошо было видно, что добрую половину Большого залива, как естественный волнорез, перекрывает отросток косы Змеиный Язык, застроенной нынче особняками местного руководства. Этот поселок еще лет пятьдесят тому назад стали звать Турцией. Получалось так, что убогая джексонвилльская Греция обречена была вечно смотреться через воды Большого залива в ставшую за последние годы особенно фешенебельной Турцию.

В эти октябрьские дни было еще довольно тепло. По высокому, пронзительно-голубому небу, торопливо опережая друг друга, пробегали рваные свинцовые облака. Солнце, пробиваясь между ними, выхватывало куски морской поверхности, превращая цвет волн из серого в мутно-зеленый. Отрываясь от берега, убегала в странную дымку узкая полоска суши. Это была Дальняя коса, длину которой точно назвать не мог никто. Ее оконечность, скрытая постоянным густым туманом, терялась далеко в море.

Кольцов перевел взгляд на здоровенных чаек, которые подлетали очень близко к дому, пучеглазо косились в его сторону и душераздирающе орали, выворачивая все нутро наизнанку.

– Федор, ты действительно собираешься уходить? – в проеме балконной двери возникла Алла.

"Пожалуй, сейчас я больше всего хочу, чтобы ты, дорогая моя женушка, испарилась, улетучилась, исчезла и твой истошный крик, в котором ты зайдешься через несколько секунд, значил бы для меня не больше, чем вопли этих сумасшедших чаек!".

– Ты же слышала, я уже договорился с Кормыченко! – Кольцову, уверенному в неизбежности семейной сцены, даже не пришло в голову сглаживать острые углы, наоборот, благостное настроение вмиг улетучилось, алкоголь теперь лишь подогревал кипение страстей. Федор Петрович нападал, провоцировал, шел на конфликт. – Или я уже не могу выйти из дома без твоего разрешения?

"Отлично, ты начал первым, теперь держись!" – Алла ринулась в наступление.

– Мне наплевать, куда и к кому ты пойдешь! Катись на все четыре стороны, можешь вообще не возвращаться! Тебе мало того, что ты запер нас здесь в этой проклятой дыре?! Тебе все равно, что будет со мной, с сыном! О нем ты подумал? Ты испоганил мою жизнь, теперь за Ната возьмешься?! – Алла знала куда бить: "Ага, не нравится, больно тебе, Федор Петрович, вот и хорошо, не одной же мне терпеть!"