Даниил Яковлев - Джексонвилль – город любви

Это самое сильное и беспощадное воспоминание из детства почти всегда возвращалось к Игнату, когда он с тревогой думал о своем будущем. Он отлично помнил тот день, восемь лет назад. Тогда он впервые понял, что смерть неизбежна. Воздух тем осенним днем был до предела наполнен запахом тлеющей листвы, в высоком небе отрешенно светило белесое солнце. Едкий дым от печальных костров полз с близлежащих дач. Люди словно разом сговорились уничтожить следы осени. Игнат с отцом только что вернулся из похода за шиповником, густо облепившим пологие склоны соседней балки. Счастливый, с детским рюкзачком за спиной, наполненным уже слегка потерявшими свою упругость ягодами, он шагал рядом с отцом по длинной улице дачного поселка. Пекли исцарапанные колючим кустарником руки, слегка болела голова, издалека доносилась протяжная песня. Было радостно и хорошо, ни о чем не думалось. Вдруг, словно спираль раскрутилась в мозгу с дьявольской скоростью. Именно так, внезапно, люди понимают самое главное в жизни: “Вот сейчас погожий осенний день, потом будет зима, весна, лето, снова осень, затем череда лет, много-много раз – зима, весна, лето, и наконец осень с таким же, почти таким же теплым днем, в котором будет все, шиповник, разноцветная листва, даже этот запах дыма, но без меня, я умру, неважно, через семьдесят, восемьдесят, сто лет, но я умру, меня не станет, обязательно, непременно не станет. Впереди только вечная пустота, темнота, ничто…”. От страха и немыслимого напряжения перехватило дыхание, подкосились ноги. Игнат схватил и судорожно, изо всех сил, сжал папину руку. И совсем неважно было то, как успокаивал его отец, о чем говорил, удивляясь, что ребенка посещают такие мысли. Важно было то, что эта мысль навсегда стала частью самого Игната. Он знал теперь об этом, никто и ничто уже не смогут перечеркнуть в нем это знание.

Страшная мысль о смерти приходила и уходила тогда, когда ей хотелось. Ее невозможно было остановить, перебить, заглушить, она накатывала внезапно, как снежная лавина. Вот и сейчас Игнат, в который раз, содрогнулся от простоты и безысходного ужаса этой истины. Он вцепился в ручку вагонной двери и что есть силы сжал ее, как когда-то отцовскую руку. В этот момент поезд тронулся и медленно тянулся еще несколько минут. В тамбур вышла угрюмая с бодуна проводница, ожесточенно, безо всякой надежды согреться, кутаясь в потертое форменное пальтецо. Она злобно зыркнула на странного парня и процедила сквозь зубы: "Проход освободи!". Уступая ей место, Игнат медленно отошел от выхода в противоположный конец тамбура. Мельком заглянув в коридор, Игнат увидел, как яростно жестикулирует мать, до него донесся резкий высокий голос отца. Вдруг поезд со страшным скрежетом замер и леденящий страх, наполнивший в эту минуту все существо Игната, исчез также внезапно, как и появился.

Не успела проводница толком открыть тяжеленную дверь, как в вагон вскочил высокий нескладный парень – водитель председателя Джексонвилльского горисполкома. Игнат знал его по частым летним приездам сюда вместе с отцом. Он быстро прошмыгнул в коридор, не обратив на Игната никакого внимания, и уже через секунду выскочил с двумя здоровенными кольцовскими чемоданами. Игнат подался было к выходу, но вынужден был отступить, давая Коле, так, кажется, звали водителя, возможность пройти. Тот же, заметив младшего Кольцова, поздоровался и буквально вывалился из дверей вагона, сгибаясь под тяжестью поклажи. Игнат не знал, что ухитрилась насобирать мать в пустой столичной квартире, но был очень доволен, что ему не нужно будет возиться с неподъемными чемоданами.

Спустившись на перрон, Игнат сразу столкнулся с Василием Григорьевичем Кормыченко – мэром города. Он, широко улыбаясь, уже справлялся у присмиревшей проводницы:

– Ну, как довезла дорогих гостей? Чаю не перепили?

Кормыченко был крупным, старше средних лет здоровяком, очень живым и подвижным, несмотря на избыточный вес. Одет он был недешево, хотя выделялся не одеждой, а довольной, самоуверенной мордой. Он облизывал жирные губы: сытный с излишествами завтрак, который он закончил минут пятнадцать назад, явно доставил ему удовольствие.

Увидев Игната, он привычным жестом занес далеко в сторону правую руку, и через мгновение с силой хлопнув своей широкой ладонью по ладони парня, уже совершил традиционный обряд дружеского рукопожатия:

– Здоров, боец! Нечего сказать, вымахал!

Из вагона вышел старший Кольцов.

– С приездом, Федор Петрович!

– Витаю, Василий Григорьевич!

Игнат сразу обратил внимание на то, что отец перешел на суржик, а значит почувствовал себя неуверенно. Об этой особенности Федора Петровича знали только самые близкие люди. Но внешне он выглядел настолько невозмутимым, что Игнат отметил про себя: "Надо же, как держится, театр Кабуки отдыхает!"

Кормыченко отпустил младшего Кольцова и пожал руку старшему. Долю секунды было заметно, что каждый из них соображает – стоит им обниматься или нет, но все же они обнялись и со стороны это выглядело вполне искренне и естественно.

На самом деле в их отношениях не все было так просто. Познакомились они очень давно и сразу друг другу не понравились. Внешне холодный и малообщительный Кольцов стоял на ступенях служебной лестницы выше рубахи-парня Кормыченко и не вписывался в привычные для Василия Григорьевича стереотипы общения. И хотя за многие годы они, как говорится, съели вместе не один пуд соли и знали друг о друге гораздо больше, чем каждому хотелось бы, невидимый барьер между ними сохранялся всегда. Теперь, когда жизнь Кольцова резко изменилась, они впервые поменялись ролями – хозяином положения становился Кормыченко. Он еще не совсем свыкся с этим, может даже и не осознал, ведь связям Кольцова, даже в его нынешнем статусе ректора заштатного пединститута можно было только позавидовать, но счет в старой как мир игре "ты мне – я тебе" между двумя опытными аппаратчиками быстро менялся в пользу мэра Джексонвилля. И пусть сегодня Василий Григорьевич встречает Федора Петровича по-старому, как дорогого высокого гостя, уже завтра все изменится. Кольцов прекрасно понимал это и с болезненной мнительностью ожидал подвоха от давнего приятеля.

– Как доехали? Какие новости в столице? – задавая обычные вопросы в дежурной ситуации, Кормыченко сразу невольно оправдал неприятные ожидания Кольцова.

– Доехали спокойно, спасибо, а столица – столица на месте стоит, –неожиданно сухо даже для самого себя ответил Кольцов.

Кормыченко осекся, в воздухе зависла неловкая пауза. К счастью, в дверях вагона показалась жена Кольцова – Алла Леонидовна и Василий Григорьевич, исправляя положение, бросился помогать ей спускаться.