Ева Миллс - Ева. Книга 2

Вы никогда не заметите книгу, которая не хочет быть обнаруженной. Она спрячется среди товарок, сольется с соседками, будет водить вас кругами, вводя в заблуждение, что вот только вчера вы ее видели на этом самой полке. Но книга, которая знает, что ее час настал – сама пойдет вам в руки, вы лишь проведете рукой по плотному ряду, и она мягко позовет вас за собой, приглашая в бесконечное путешествие.

Иногда с судьбой можно поиграть в прятки. Погрозить кулаком, соблазнить, умоляя, встать на колени, выторговать в яростном споре, выиграть в карты, в конце-то концов, иную участь и прожить дни, месяцы, годы, отсрочив неизбежное.

Но иногда она приходит и становится прямо напротив тебя, понимающе и участливо смотрит в глаза, и ты понимаешь, что обратной дороги нет, и не помогут ни слезы, ни уговоры, ни молитвы.

– Не стоит грустить, Ева.

– «Она грустит, потому что ей кажется, что ты должен скоро умереть».

Голд тепло улыбнулся:

– «Скажи ей, что человек умирает не тогда, когда должен, а тогда, когда может». [3] Разговор Урсулы и полковника из «Сто лет одиночества» Я хорошо тебя выучил, девочка. Теперь ты стала взрослая, а я совсем старик, и я устал. Я должен был быть на том свете уже давно, но возвратился назад, и рядом с тобой мое одиночество было не таким сильным. А сейчас мне пора.

– Голд.

– Не плачь, не то я тоже буду.

И я обняла его, а он меня.

– Голд. – конечно, я заплакала. – Роберт, не бросайте меня.

– Я всегда буду рядом.

– Вот только не надо этой ерунды про то, что вы вечно будете жить в моем сердце.

– Скорее, я останусь твоим внутренним голосом и в моменты, когда ты решишь совершить очередную глупость, буду ворчливым тоном тебя останавливать. А так как глупости ты совершаешь часто, то уж поверь, тебе от меня никогда не избавиться.

Не прекращая рыдать, я засмеялась.

– Я не хочу всего это без вас. Я не справлюсь.

– Ты давно уже справляешься без меня.

– А если я попробую…

– Нет. – он оборвал меня резко. – Я запрещаю.

– Вы даже не дали мне договорить!

– Ева. – взгляд Голда был тяжелее мельничного жернова. – Ева, поклянись мне, что даже в мыслях не попросишь эти книги продлить мне жизнь. Ни сейчас, ни когда-либо потом.

– Я вовсе не собиралась…

– Обещай.

Нехотя я кивнула.

– Клянусь.

Он смягчился.

– Хорошо. А теперь пойдем. Твой муж наверняка места себе не находит.

Две мили до моего дома мы прошли в молчании. Нужных слов не было – да и не могло быть. Мы оба знали, что значим друг для друга, и просто в последний раз проводили время вместе, не тратя его на пустые разговоры.

Лукас ждал нас. Стоя на крыльце, он курил, и его всегда улыбчивое лицо было серьезным. Увидев, что мы приближаемся, он затушил сигарету, спустился по ступенькам вниз, взял меня за руки.

– Ты совсем замерзла. Роберт, зайдете в дом?

Голд покачал головой.

– Спасибо, но нет. Мне пора.

– Я пройдусь с вами немного.

Голд помедлил, но отказался.

– Нет. Останься с ней.

Лукас хотел было спорить, но вдруг передумал. Подошел к Голду, крепко пожал ему руку, а потом обнял старика. Голд смущенно хмыкнул, но ответил на объятие, и на мгновение они оба стали такими нереальными и далекими, что от боли снова закололо в боку, а потом все закончилось, и Роберт, приподняв шляпу, кивнул нам «до свидания» и ушел, не оглядываясь.

Той же ночью, лежа в постели в надежном кольце рук мужа, я спросила:

– Почему ты попросил его провести меня? Как узнал, что я буду расстроена?

Лукас ответил не сразу. Пальцем нарисовал на моем плече сердечко, перечеркнул, снова обвел по контуру.

– Я заподозрил уже давно, что этот затеянный им праздник неспроста. А сегодня окончательно убедился. Я попросил его передать тебя мне из рук в руки, потому что да, знал, как сильно ты будешь расстроена. Но не только поэтому. Я тоже хотел попрощаться.

Горячая капля обожгла мне кожу. Локи провел ладонью, стирая ее и разбитое сердце. И до утра мы молчали.

На следующее утро Голда уже не было, как и фотоальбома, фарфорового сервиза и фигурки Эмили. Я благодарна ему, что он просто ушел. Не видя старого друга мертвым, я могу придумывать себе, что он до сих пор рядом, живет, дышит и хранит меня от множества бед. Когда чувство тоски становится нестерпимым, я верю, что он просто вышел в другую комнату, уехал в соседний город, ждет где-то рядом за углом – и когда-нибудь, не сегодня, но обязательно – мы встретимся снова.

С трудом я вернулась в реальность. Вечера уже были холодными и, застыв на крыльце в янтаре воспоминания, я порядком продрогла. Настроения веселиться не было. Я почувствовала укол совести. Через дорогу в баре горит теплый свет и видны силуэты близких мне людей. Все ждут только меня – а я… Я заставляю себя ждать. Стряхнув оцепенение, я перебежала дорогу и, надев перед входом праздничное лицо, уверенно шагнула внутрь.

– Ну наконец-то!

– Мы уж думали всем баром идти за тобой!

– Это не женщина, это продавец!

– Лукас, как ты ее терпишь?

Я шутливо отвечала всем, терпеливо отбиваясь от дружеских подначек. Все давно привыкли, что на семейные торжества я прихожу последней и по-настоящему не обижались. Но я все равно испытывала вину. За то, что даже с ними чувствовала себя одинокой. За то, что одной мне было лучше.

Вечер катился по накатанной, именинница получила все поздравления и развернула подарки, все выпили еще по одной, как-то незаметно группы разбились по интересам. Ронни и мама сидели голова к голове и о чем-то шушукались. Папа громко рассказывал группе детишек опасные истории из своей лихой молодости. Резко накрыло желание забрать своих и оказаться сейчас дома, только втроем. Поиграть в карты, сесть смотреть фильм, чтобы Мариза уснула, положив голову мне на колени, и мы бы с Локи переговаривались шепотом, а потом перенесли ее в детскую, подоткнули одеяло и, поцеловав, на цыпочках вышли из комнаты. Мы бы перешли на кухню, не зажигая верхний свет, я бы достала запеканку, оставшуюся с обеда, мы бы доедали ее холодной, прямо из формы, запивая вином, и еще много часов сидели бы вдвоем, разговаривая обо всем, мечтая и строя планы.

– Так когда вы планируете второго? – второй раз за вечер я вздрогнула, выдернутая из своих мыслей бесцеремонным вопросом Ронни.

Ничего остроумного в голову не приходило, и я просто смотрела на нее, растерянная. Пауза длилась и длилась, и то, что должно было стать всего лишь очередной не очень удачной шуткой, в наступившей тишине раздувалось до тяжелого бестактного кома, засасывавшего всех.

– В апреле две тысячи десятого. – голос Лукаса вывел всех из стопора.

– Что? – Ронни недоумевающе посмотрела на сына.

– Говорю, что у нас все запланировано. Мы с Евой решили, что Маризе к тому времени будет четырнадцать, она станет взрослой, вредной и непослушной, и вот тогда-то мы р-раз – и заведем себе новенького ребеночка! Так что приставать к нам с вопросами о свеженьких внуках разрешаю не раньше августа девятого, а лучше сентября, чтоб наверняка.