Роман Мамин - Сублимация любви

В Помпеях всё как на ладони: вот форум, вот базилика, храмы, амфитеатры, термы, богатые дома с атриумами и перистилями, с фонтанчиками, с фресками и мозаикой. Мебель не сохранилась – сгорело всё, что могло гореть, но на фресках – прекрасные матроны, закутанные в багровые ткани, они возлежат на невысоких мраморных скамьях, рядом патриции в алых тогах, с золотыми кубками, вальяжно обсуждают последние новости с городского форума… И всюду роскошь, всюду эта возмутительная роскошь!

Нет ни одного туриста, кто бы не посетил самое злачное место древнего города – лупанар – публичный дом. Что и говорить, мы недалеко ушли от них, древних римлян, разве что проституток мы называем «ночными бабочками», а они их называли «волчицами». На улицах городов было темно, и чтобы привлечь клиентов, женщины завывали подобно волчицам.

Со скабрезными, ханжескими улыбками, с затаённым интересом, мы заходим в маленькое двухэтажное зданьице (надо сказать, отлично отреставрированное), протискиваемся по коридорчику, всюду заглядываем и, мысленно примеряясь к каменным лежанкам, вглядываемся в откровенные росписи на стенах – может, в них мы откроем что-то новое для себя?

Но нет, ничего нового. Древние римляне были такими же, как мы, и так же стремились к удовольствию и наслаждению. От этого ещё больше наваливается ощущение их незримого присутствия и несущественности пролетевших веков – эти люди были как мы, любили как мы, только раньше, раньше всего на каких-то пару тысяч лет!

Моё сердце и мозг отказываются это воспринимать. И в какой-то момент я замечаю, что все туристы находятся в отключённом состоянии, ощущение страшной катастрофы теряется за прозаическим: ходим, жуём пиццу, потягиваем из бутылочек « Колу» , посмеиваемся над знаками в виде фаллоса на стенах, щёлкаем фотоаппаратами. Для нас Помпеи всего лишь туристический аттракцион.

Но аттракцион заканчивается там, где ты сталкиваешься с истинным воплощением смерти – это гипсовые слепки тел погибших помпейцев. В пустоты, что образовались в вулканических выбросах от тел погибших, археологи заливали гипс, как в форму, получая при этом посмертные скульптуры тех, кого застала врасплох стихия. Скрученные тела несчастных, их стремление любым способом укрыться, спастись, и ужас, отчаянье на их лицах – это невыносимое зрелище, оно сродни душевному коллапсу.

Этих скульптур смерти много, очень много! Вот скрученное тельце мальчика, старательно прижимающего ручки к ротику, вот мужчина навеки зажал в руке монетки, две женщины обнялись в последний раз, гладиатор накрыл собой от смертельной опасности любимую (этих двоих нашли в школе гладиаторов). А в одном из богатых домов совсем ещё юная красавица навечно замерла с прижатой к лицу рукой, словно она прикрывала ею глаза. На руке золотой браслет с надписью: «Dominus de Yitonia» – «Гедонии [5] Гедония – от лат. gedonismus – наслаждение, в греческом hedone – удовольствие, тоска по наслаждениям, стремление к удовольствию. от хозяина».

Глядя на них, ты чувствуешь весь ужас и беспомощность этих несчастных перед разбушевавшимся Везувием. Сердце сжимается, и к горлу подкатывает ком – рыдания душат, и ноги становятся ватными. И я мысленно обещаю им: «Обязательно напишу о вас, о вашей страшной гибели!», но вместо этого вечером воображение вдруг рисует совсем другие картинки, картинки их безмятежной жизни и счастливой любви…

79 год. Помпеи

Гедония очень красива. Гордый профиль, цвет кожи матовый, бархатный, глаза большие, влажные, тёмные, словно крупные маслины, и румянец на щеках нежнейший, как у младенца. Она особенно очаровательна, когда медным обручем подхватывает белокурые волосы в высокую причёску. Ей не нужно подкрашивать их, как это делают знатные римские матроны, волосы у неё от природы светлы – это подарок её отца-германца. Гедония так восхитительна, что её мать постоянно молит богов только об одном: хорошей участи для дочери, только бы эта броская красота не навредила ей. Мать просит милости у всемогущих богов, потому как знает – нет ничего хуже их зависти! Красивая рабыня – жди беды!

Она и сама когда-то была красива, и красота не принесла ей счастья. Ещё ребёнком её продали римскому патрицию для телесных услад, а как исполнилось пятнадцать, он, посчитав её уже старухой, отправил в казармы при гладиаторской школе. Поначалу она гордилась своей судьбой – весь Рим любил гладиаторов, они – настоящие герои! Да только любовь гладиаторов оказалась ещё горше, чем похотливые игры старого сластолюбца! Он хотя бы не бил её. А гладиаторы знали – следующий бой может стать последним, а потому всю свою ненависть к жизни и всю злость они почему-то вымещали на несчастных женщинах, кои им полагались в награду за одержанные сегодня победы.

В один из тёмных вечеров от белокурого гладиатора-германца она зачала ребенка. И чтобы её не отправили к повитухе, схитрила – упросила стражника выбить ей зубы. Лишилась зубов, но сохранила ребёнка, а возможно, и жизнь. Её вновь продали.

Новый хозяин – краснощёкий, лысый старик Сулла – не много дал за уже никчёмную рабыню. Отвёз ее к себе на виллу, что раскинулась в живописном месте под сенью Везувия. Здесь она родила девочку – Гедонию. Сулла же был не просто добр, он был столь великодушен, что позволил оставить ребенка, и пообещал никогда не разлучать и не продавать их по отдельности.

Казалось, всё складывалось хорошо, слишком хорошо, так, что временами забывалось – она всего лишь бесправная рабыня! Но искристая, вызывающая красота подрастающей дочери будила в ней тревогу, напоминая, что все несчастья ещё впереди…

23 августа 79 года, в день, когда Гедонии исполнилось пятнадцать, на виллу из Рима приехал Сулла. Он был мрачен, сидел с поникшей головой, ничего не ел и не пил, лишь беспокоился о каком-то госте, не появился ли?

Вдруг на глаза ему попалась Гедония, она принесла вина в высоком сосуде и, наливая в золотую чашу хозяина, допустила страшную оплошность – пролила несколько капель багрового напитка на мраморную столешницу. Тут же бросилась стирать капли, но было уже поздно: белоснежный, сияющий камень покрылся отвратительными багряными пятнами. Сулла подорвался, схватил её за волосы и в припадке старческой злобы, истошно крича, принялся избивать. Всё бы стерпела и приняла со смирением, не произнеся и слова, но Сулла кричал, что завтра же продаст её в лупанар или бросит, как когда-то мать, на потребу гладиаторам. Гедония взмолилась. Но её мольбы только подлили масла в огонь – старик рассвирепел еще больше. Он негодовал так, словно именно она была виновницей всех его проблем и, вероятно, несчастий. Неизвестно, чем бы это закончилось, если бы громкий голос стражника не оповестил, что наконец-то долгожданный гость прибыл.