Жасмин Майер - Онлайн

Может быть, и паспорт она забыла здесь неслучайно. Если уж были у нее такие желания, в которых она созналась.

А почему нет? Шансов стать моим секретарем у нее нет. Значит, остается только шанс стать любовницей. Отдаться на столе в офисе? Лучшая возможность вскружить голову мужчине, а потом отдавать тело в обмен на подарки.

Такая будет сосать в пробке и отдаваться между совещаниями по щелчку пальцев.

Но мне такая не нужна.

Я боялся сломать ее и потом вышвырнуть из своей жизни. Но прикасаться к ней теперь, значит, впускать в жизнь мерзость и продажную любовь.

Нет, детка. Ты наркотик. Это ясно с самого начала. И я не дам развиться этой зависимости.

В этой мысли есть огромная доля сожаления, горечи и яда. Я уже пригрел в офисе ту, которой нужен был не я, а тот, кто готов платить за ее любовь. Я учусь на своих ошибках. Дважды не попадусь.

И все же я ввожу в нее сразу два пальца, и чувствую, какая она узкая, тугая, хотя и мокрая.

Но это ничего не доказывает.

По ее косе, рваным джинсам и пухлым губам ни в жизни не догадаешься, чем она зарабатывает на жизнь. Видимо, просто недавно в этой каше варится.

И я могу дать ей работу и открыть двери в другую жизнь. В таком случае мне остается только надеяться, что торговля телом выветриться из ее головы. И что она не станет для меня второй Мариной.

Слишком хрупкие надежды, похожие на самообман.

Поэтому я говорю ей:

– На колени.

И с сожалением вижу, как расширяются ее серые глаза. Как в них вспыхивает обида, непонимание, десятки вопросов, которые она не произносит. А покорно спускается вниз со стола, так и оставаясь в одной штанине. Вторая тянется следом.

Она пытается опустить футболку и лифчик, но я перехватываю ее руки.

– Оставь, как есть.

Она тяжело дышит. То ли еще от оргазма, то ли от ярости. На щеках румянец.

Сидит на пятках, смотрит на меня снизу вверх. Покорности во взгляде – ноль целых, ноль десятых. Ее бы поднять, уложить животом на стол и…

Вместо этого приспускаю боксеры.

– Хочу твой рот.

Теперь ее черед смотреть на меня. А я бы все отдал, чтобы узнать ее мысли.

Если она пришла сюда, чтобы переспать со мной, то такой сценарий вполне вписывается в картину ее мира. Лучший путь к сердцу мужчины. Или его кошельку.

Она переводит взгляд ниже. Давай же, детка. Сделай так, чтобы я мог тебя возненавидеть. Ты так умело работала рукой. Покажи себя во всей красе.

Она глубоко вдыхает… и рывком поднимается на ноги.

Она не стоит вровень со мной, в ней куда меньше сантиметров, но сейчас она кажется даже выше, чем есть на самом деле. Она расправляет плечи, возвращает на место лифчик, поправляя по очереди то одну, то вторую грудь.

Ее груди мне теперь не видать. Это ясно, как день.

Не сводя с меня взгляда, расправляет мятую футболку. Нагибается и натягивает вторую штанину. Заправляет футболку и застегивает пуговицу.

И говорит:

– Нет.

Подхватывает рюкзак, ветровку, паспорт с пола и уходит.

А я остаюсь стоять со спущенными боксерами, а на языке все еще чувствую ее вкус, слизанный с пальца.

Я не делаю минеты.

Это не прихоть и не брезгливость. Это то, что я вынесла из детства.

Вы скажите, хреновое, поди, было детство. И будете правы.

Когда твой ближайший родственник пихает тебе в рот вовсе не карамельку, пока ты играешь с куклой, это действительно уже мало похоже на детство. Но еще хуже, когда ты все-таки начинаешь рассказывать об этом, давясь слезами и соплями, перебарывая заикание, а тебе не верят и называют «маленькой лгуньей».

Защиты нет. И однажды все повторяется. Только теперь даже жаловаться бесполезно.

Наверное, я одна из тех, кого, как у классика, «среда заела».

Что ж, я уже рассказывала, что не сразу пришла к этой профессии. И еще долго продержалась, но не срослось.

Бабушка – единственная, кто поверила мне. Она докопалась до сути, не стала сомневаться ни минуты и забрала меня к себе. С тех пор я не видела никого из членов моей семьи.

Похоже, хреновые каламбуры – мой конек.

Бабушка выходила меня, и благодаря ее стараниям, я не осталась заикой на всю жизнь. Поэтому бабушке я должна помочь, чего бы мне это не стоило.

С годами многое проходит. И я была с парнями, и пусть без глубокой глотки, но они довольствовались моими пальцами. Я не распространялась и не жаловалась, потому что это не то, что парень хочет услышать от девушки, когда оба уже в постели.

Меня не пугает секс или голый мужчина, если только ничего из этого не переходит в ультимативно-доминирующую форму. Я не могла уйти от этой грязи в детстве, но теперь я – взрослая и вижу грань между страстью и унижением. И даже если мой партнер, как и Соловьев, красив, успешен и с достоинством идеального размера, моим ответом будет – нет.

Возможно, он просто властный мудак, который привык самоутверждаться за счет женщин. Я ведь ничего о нем не знаю. Только то, что готова спать с ним, как заведенная.

Поправочка. Была готова. Теперь я поумерила свой пыл. Самое время спуститься с небес на землю, решаю я, пока жду своей очереди в медцентре.

После клиники покупаю горячий пирожок в ближайшей кофейне и снова пью кофе. Последние лучи осеннего солнца золотят макушки деревьев. Не хочется возвращаться домой так рано. Сегодня на мне два шоу с разницей в полтора часа. Поэтому беру еще один пирожок, который жую на остановке, ожидая автобус. Через час он доставляет меня на окраину города, где сразу за заброшенными заводами, за облупленным забором замер кленовый сад и дом для престарелых.

У меня еще есть час, выделенный для посещений, хотя моей бабушке все равно, когда я приезжаю. Она не узнаёт меня, но я буду к ней ездить, потому что помню, что она сделала для меня.

В старом купеческом доме тишина. Здесь как будто все вымерли, хотя в каждой палате по нескольку человек. Меня встречает заспанная сиделка и вместе мы одеваем бабушку и усаживаем в инвалидное кресло. Санитарка раскрывает для меня вторую створку двери с душераздирающим скрипом, и я выкатываю коляску к каменному пандусу, а оттуда через двор к багряному саду, шелестящему листьями.

Я всегда говорю с бабушкой. Привыкла, даже без ответов и реакций с ее стороны.

Тихо катится коляска по мощеной дорожке между кленами. Щебечут какие-то птицы, прощаясь перед зимой.

– Знаешь, бабуль, я почему-то не верю в то, кем этот Соловьев пытался быть. Как будто какой-то рубильник опустили. Так не бывает… А я не хочу, но все равно чувствую: он другой. Ты, бабуль, говорила, что я мечтательница. И рассказывала о том, как много лет спустя, люди будут жить в необычных домах моей проектировки. Домах будущего, которые выдумают такие молодые мечтатели, как я. Другие девочки и мальчики… Другие, может, чего и добились, а я – нет. Моих мечтаний хватает только на то, чтобы придумывать оправдания всяким извращенцам. Это да, это у меня великолепно получается… Прости меня, бабуль, что не оправдала твоих надежд…