Жозефина Мутценбахер - История жизни венской проститутки, рассказанная ею самой

– Да, он сказал, что в предместье мы никогда гешефта не сделаем, и привёл меня сюда.

Я:

– И я тоже здесь.

Ценци:

– Да… он всегда говорил… что Пеперль… та что-нибудь заработать сумеет, если будет смышленой.

Я:

– Меня бы такое положение, думаю, устроило.

Ценци:

– Ну, ты же сама видишь, дела идут неплохо.

Я:

– Да, так бы всегда шло.

Ценци:

– А сколько ты заработала?

Я:

– Погоди! Два гульдена в подъезде, пять гульденов дал старик… десять гульденов сейчас, пять гульденов у фотографа… два гульдена я должна отдать старухе, стало быть, в итоге остаётся двадцать гульденов. Ну, отец глаза вытаращит, когда я принесу домой такую уймищу денег.

Ценци:

– Тебе не приходит в голову, что поступать так было слишком недальновидно…

Я:

– Почему?

Ценци:

– Может тебе не следует отдавать всё?

Я:

– Думаешь, не следует?

Ценци:

– Избави бог. А вдруг ты завтра совсем ничего не заработаешь, что тогда будешь делать?

Я:

– Тогда я просто скажу, что ничего не заработала.

Ценци:

– Да? И тем самым дашь повод бранить тебя почём зря? Ах, нет, бери пример с меня, посмотри, как я поступаю. Один раз я отдаю три гульдена, в другой – пять, а на третий – шесть, и Рудольф рад радёшенек, что я каждый день что-нибудь приношу, а кроме того, они ведь и так сразу пропьют всё подчистую.

Я:

– Да… да… ты безусловно права…

Ценци:

– И потом, ведь тебе самой могут понадобиться деньги. Когда они у тебя есть, тебе не нужно просить, и если тебе приглянётся что-нибудь из вещей, ты спокойно покупаешь.

Я:

– Да, а потом отец догадается и тотчас же раскумекает, что я припрятываю деньжата.

Ценци:

– Ну, какая ты ещё наивная телка… если он что и увидит, ты скажешь, что получила это в подарок от одного господина… непременно в подарок… так лучше всего. А впрочем, ты должна быть любезна с отцом… всегда уметь подлизаться и угодить… тогда он тебе всё спустит.

Я:

– Ага! Так, значит, ты поэтому так ластишься к Рудольфу?

Ценци:

– Естественно. Потому у меня и не возникает с ним никаких неприятностей, и я могу делать всё, что мне заблагорассудится.

Мы оделись, решив, хотя ещё едва начало темнеть, пойти сегодня домой. Мы обе подзаработали достаточно, чтобы наверняка рассчитывать там на радушный приём и больше не имели желания искать мужчин. Мы сели в многоместный экипаж и отправились к себе в пригород.

Я отдала отцу пять гульденов. Он ничего не сказал, а взял деньги и принёс вина. Ценци не удержалась, чтобы не поведать Рудольфу, как я себя вела. Он похвалил меня. Затем началась обычная пьяная оргия, и в эту ночь я снова лежала под своим отцом.

Так завершился первый день моей жизни в статусе проститутки. Отныне я стала продажной, стала вещью общего пользования.

Отныне каждый день сразу после обеда я с Ценци или же одна отправлялась в центральный район города. А заработанные деньги, я аккуратно вручала отцу, который теперь уже совершенно не думал о том, чтобы искать работу, а предпочитал жить за мой счёт и спускать мой заработок на пьянство. Со своими братьями я совсем перестала видеться. Франц находился в учении далеко от нас, в Симмеринге, на противоположном конце города, а Лоренц, который с самого начала постиг истинную природу воцарившихся в нашем доме порядков и который Рудольфа терпеть не мог, больше нам на глаза не показывался.

На деньги, которые я тайком оставляла в собственном кармане, я время от времени покупала себе что-нибудь из повседневной одежды или даже кое-что из нарядов. Однако Рудольф не разрешал ни Ценци ни мне одеваться, отправляясь на панель, в добротные вещи. Он заявил, что если мы будем ходить по улице расфуфыренными, на нас непременно обратит внимание полиция, а кроме того господа, которые обычно увязываются за нами, сразу утратят всякий интерес, посчитав нас профессиональными проститутками, тогда как их в первую очередь привлекают именно наивность и дилетантизм.

Отныне я хорошо ориентировалась в социальной принадлежности своих клиентов, знала все их уловки и хитрости, и научилась выманивать как можно больше денег у людей, с которыми мне приходилось иметь дело.

О французской болезни я тоже была предупреждена и основательно проинформирована о том, как её распознать. Каждый мужчина, которому я отдавалась, подвергался мной тщательному осмотру, чем я и по сей день весьма довольна только радуюсь.

Потому что если мне и не удалось совершенно избежать некоторых заболеваний, то я, во всяком случае, убереглась от того, чтобы заразиться сифилисом. Убереглась, собственно говоря, чудом, если хорошенько подумать. Ибо, в конце концов, я нередко оказывалась в таких ситуациях, в которых мне уже не помогла бы вся моя осторожность и в которых я сотни раз могла бы самым тривиальным образом быть инфицирована.

Я очень благодарна Рудольфу за содействие в этих вопросах. Он научил меня внимательно следить за тем, чтобы мужчины не приближались ко мне с оружием, не сдавливали мне горло и не затыкали рот. Он был тем, кто раз и навсегда внушил мне правило, отправляясь с кем-то в гостиницу или на квартиру, требовать деньги вперёд, и он был тем, кто предостерегал меня, упаси бог, переступать когда-нибудь порог казармы, пусть даже в сопровождении офицера.

Я, конечно, не могла изложить здесь всё, что испытала за эти годы, что вообще пережила в качестве проститутки. Это – мои детские воспоминания, какими бы изменчивыми и отрывочными они ни казались, но такими они сохранились во мне, и я о них рассказала. В конце концов, это всего лишь воспоминания детства, даже если они, разумеется, носят ярко выраженный сексуальный характер и в них очень мало детского. Но они, в любом случае, гораздо глубже врезаются в нашу память и живут в ней дольше, чем всё, что мы переживаем позднее.

Если представить, что в году триста шестьдесят пять дней, и если на день приходится как минимум по три мужчины, то в год насчитывается, таким образом, около тысячи ста мужчин, а за три десятилетия их набирается уже приблизительно тридцать три тысячи. Это целая армия. И никто не вправе потребовать от меня, чтобы я подробно отчиталась за каждый из этих тридцати трёх тысяч хвостов, которые за минувший период времени отвиляли во мне.

Да, впрочем, и нет никакой насущной необходимости, чтобы я это делала. Ни для меня, которая только затем и набросала эти страницы, чтобы воскресить перед внутренним взором основные черты своей жизни, ни для тех, кто, возможно, будет перелистывать эти записки уже после моей смерти. Ибо жизнь, по большому счету, лишена смысла. Женщина похожа на старинную тростниковую дудку, у которой имеется всего несколько отверстий и из которой можно извлечь только несколько незатейливых звуков. Все мужчины делают одно и то же. Они лежат сверху, мы лежим снизу. Они наносят удары, а мы эти удары получаем. Вот и вся разница.