Лана Муар - Новогодняя аллергия

Весь этот центральный проход-коридор – Нюта называла его дорогой смертников- вел к небольшому возвышению, буквально одна ступенька. А там… Справа огромных размеров стол секретаря Эльвиры и мимо нее не сможет пройти никто. Он стоит у кабинета самого Зверя с массивной дверью и бронзовой ручкой. Левее зал для совещаний. Матовое непрозрачное стекло от пола до потолка, через которое едва можно разглядеть силуэты. Слева – небольшой кабинет личного помощника Кугурова и еще один, совсем неприметный. Нюта говорит, что он всегда закрыт и никто никогда не видел, кто его занимает. Никаких табличек и надписей. Просто дверь.

Стол Нюты находился у самой перегородки перед кабинетами начальников отделов, и я его знала, как свои пять пальцев. Идеальный порядок на столе, маленькая рамочка с фотографиями Оли и непозволительная роскошь в виде беспорядка в нижнем ящике – две кружки, крохотные конфетки, пара фантиков, пакетики с растворимым кофе, три плитки шоколада и зарядка для телефона. В двух верхних – почти точная копия рабочего места. Калькуляторы, в толстой папке таблицы с необходимыми ценниками каждой позиции, которые рассчитывала Нюта, несколько ручек – все разложено чуть не по линейке. И ничего лишнего, не относящегося к работе.

Я поставила свой рюкзачок на стол, скинула пуховик на спинку Аниного кресла и улыбнулась. Двенадцать часов дежурства в полном одиночестве с книгой любимого писателя в обнимку – маленькое счастье для Катарины Луковой. И откладывать его я не собиралась. Только быстро сходила до небольшой комнатки-кухни, чтобы убрать в холодильник бокс с салатом и налить кипяток из кулера – за пропажу пакетика с кофе Нюта меня ругать не будет. Да и держала она их по большей части для меня. Три ломтика шоколада на блюдечке, прихваченном с кухни, кружка с кофе рядом, а я бережно достаю свое сокровище. Новый роман Потапова, еще тонко пахнущий типографией… Блаженно щурюсь, вдыхая этот непередаваемый запах. Ни одна электронная книга никогда не сравнится по ощущениям от настоящей. И пусть она стоит дороже, и купить их бывает подчас почти невыполнимой задачей – книги Потапова сметались с прилавков в первые дни продаж, – но для меня было особым наслаждением перелистывать настоящие страницы, чувствовать подушечками пальцев легкую шероховатость бумаги… О да… блаженство на грани фантастики, заключенное в обложку, за дизайн которой Потапов воевал с издательствами до последней капли крови последних. Каждая его книга всегда легко узнавалась на полке уже по корешку. На треть черная сверху и белоснежная снизу, словно одним этим сочетанием он констатировал, что светлого всегда будет больше. И в его книге, и в жизни в целом. Мне бы такую уверенность… Минут двадцать я крутила книгу, рассматривая ее со всех сторон, оттягивая чтение, но стоило только перевернуть первую страницу, как мир вокруг исчез. Я неумолимо погружалась в новую историю любви, чтобы вынырнуть на быстрый перекус, налить еще одну кружку кофе и посмотреть сообщение на телефоне. Мигающий конвертик уведомления так и остался бы незамеченным – звук я не услышала. Ведь в моей голове шумел прибоем океан и похрустывал под ногами Элеоноры песок.

Нютка прислала всего одну фотографию, глядя на которую я чуть не расплакалась. В детской кроватке, почти полностью заваленной мягкими игрушками, спала Олечка. В обнимку с Бублей. Оба выглядели такими счастливыми, что я захотела плюнуть на дежурство и поехать к ним. Посмотреть на эту милоту вживую. Так и написала Нюте, хотя и понимала, что в половину третьего она уже скорее всего спит. Сохранила фотографию к себе на телефон и поставила ее вместо обоев. Быстро сполоснула бокс, вытерла его бумажным полотенцем и убрала в рюкзачок, поставленный на пол. Уже разгибаясь чувствую запах, от которого начинают течь слюнки. Мандарины… Если посмотреть на меня со стороны, то можно подумать, что я наркоманка и у меня началась ломка. Я перелопатила все ящики в столе Нюты, водя носом, как Бублик, почувствовавший вкуснятинку.

– Ну где же ты, засранец? – шепчу я, принюхиваясь раз за разом.

Воровато открываю ящики у соседних столов, но там нет даже намека на этот божественный запах.

– Да где же ты?

Я начинаю злиться, плюхаюсь на кресло и снова начинаю водить носом – запах словно издевается и усиливается так, что у меня уже начинает сосать под ложечкой. Черт! Я все равно его найду! Мандариновая наркоманка в моем лице вышла на охоту водя носом, стараясь понять где аромат начинает слабеть, а где становится сильнее. И больше всего выбешивает осознание, что я нахожусь в самом эпицентре. Но все, что только можно, уже перепроверено… Кроме пуховика. Я практически скрещиваю пальцы на руках… снимаю его со спинки кресла и понимаю, что мандарин здесь, хотя точно знаю, что сама его не ложила… в карман… он оттопырен…

– Снегур… – шепчу я, вспоминая, как он что-то опускает мне в карман, пока по всему моему телу бьёт паника.

Время тянется, превращается в тягучую субстанцию, которая заволакивает все вокруг, пока я опасливо опускаю пальцы в карман. Отчётливо чувствуется какая-то картонка – была, вроде, коробочка, – а под ней шершавая кожура, как наваждение. И она манит меня похлеще любого наркотика. Чтобы не спугнуть эти ощущения, я закрываю глаза, медленно достаю коробочку и кладу ее себе на колени. Снова опускаю ладонь в карман и едва не схожу с ума от радости – их там два! Два! Лишь бы в рюкзаке найти «Супрастин»…

Два оранжевых мандарина лежат на столе, а я выворачиваю рюкзак в поисках таблеток.

– Пожалуйста! Ну пожалуйста! – молю я всех богов и во внутреннем кармане под молнией обнаруживаю блистер.

Почти целый. Нет только одной таблетки. Меня начинает колотить. От радости, от предвкушения, от запаха… да от всего вместе взятого.

– Только один. – говорю себе, счищая кожуру, от которой воздух вокруг взрывается этим мандариновый запахом.

Первая долька отправляется в рот…

– Господи… какой же сладкий… – шепчу я, отправляя следом вторую дольку, третью, четвертую.

Наркоманка во мне ликует и требует ещё и ещё, но я откладываю второй мандарин подальше, выцарапываю три таблетки «Супрастина» и запиваю их кофе, который гасит сумасшедшее послевкусие и приносит разочарование.

– Дочитаю и съем. – выношу приговор оставшемуся мандарину и себе.

Беру в руки книгу и поднимаю так, чтобы не видеть провокатора на столе. Достаточно того, как он пахнет. Пока достаточно.

Я сижу красная, как рак, и пытаюсь успокоиться. Сердце колошматится в груди, а щеки горят. Мне даже не нужно зеркало, чтобы констатировать факт – я пунцовая до корней волос. И виноват в этом Потапов. Каждый его роман, каждая история, затягивает меня в омут. Этот запретный омут, где страсть настолько яркая, что у меня слабеют ноги. Здесь нет бутонов и нефритовых жезлов – я ненавижу эти слова всей душой. Он пишет так, как это видит. Не стесняясь в словах и выражениях, называя вещи своими именами. Быть может чуточку недоговаривает. Самую малость. Но я читаю все пропущенное между строк и краснею, краснею, краснею… Чувствую, как твердеют соски, мелко вибрирует кожа на животе, когда обжигающие, жадные губы целуют там Элеонору. Я ощущаю все, что чувствует она. Каждый раз. Каждую историю. Словно под именем героини спряталась я сама, и это мое тело пытает, истязает своими ласками Леон. Дома уже давно бы на свет появился мистер Пинкман, но здесь приходится дышать через раз, стараясь загнать обратно разбуженное. Мне душно. Душно в этой одежде. Тело просит хотя бы раз ощутить холодящий шелк под спиной, почувствовать на себе изучающе-голодный похотливый взгляд, вдохнуть терпко-пряный запах и растаять в ладонях, стать с ним одним целым… Хотя бы раз. И каждому, кто не верит в такую любовь, я найду пример. Пусть единственный, но даже он только подтверждает реальность того, о чем пишет Потапов. Нюта и Мирон. Вот они реальные Элеонора и Леон. Да, в их истории нет таких жестоких поворотов, но я вижу всю ту нежность, описанную на страницах книги, в каждом их взгляде, в каждом прикосновении. И я им завидую белой завистью. Если бы они знали, как я им завидую. Как я хочу этой нежности… Но остаётся лишь читать о ней, краснеть и доставать вибратор, чтобы…