Нэн Джойс - Прощённая

А сам мистер внешность-идеал, а в душе чудовище, сидел за столом лицом к нам. Он чуть склонил голову над пустым листом перед собой. В его длинных пальцах был чёрный карандаш. Илья, задумавшись, уткнул его кончик в край нижней губы. И давление немного искажало линию. Его губы, должно быть, цепкие. И если бы он умел любить, то эти губы целовали бы настойчиво и умело, лишая любых сомнений.

Накатывает воспоминание, как я лизнула его губы вчера. Я бы делала так не без удовольствия, если бы он не заставлял. Потому что по-прежнему он казался мне настолько красивым, что становилось стыдно за это неуместное и противоречащее здравому смыслу притяжение к нему. Разве можно ненавидеть ледяной ливень, который промочит насквозь, застудит до болезни, и намеренно открывать дверь и выходить под него, позволяя каждой его капли беспрепятственно касаться тебя? И получать удовольствие от того, что однозначно принесёт тебе вред?

Илья поднял глаза, но смотрел лишь на Владу. Та шла к нему, доставая из сумочки что-то. Потом выложила перед ним исписанную бумажку, и тыкнула в неё пальцем с таким нажимом, что тот покраснел.

Она наклонилась к Илье и зло сказала:

– Я никогда тебе не прощу, что ты поверил ей, а не мне.

Влада вышла. Илья с минуту не двигался. Он смотрел на бумагу, не прикасаясь, будто не дыша.

Затем поднял на меня взгляд. Такой тяжёлый и разъедающий, что я почувствовала себя самым ничтожным и беспомощным существом на свете. Мне хотелось провалиться под землю.

А когда он встал. И пошёл на меня. Не отрывая злого взгляда от моих глаз. Я подумала. Что лучше бы никогда не рождалась.

Перед глазами пронеслась вся моя коротенькая и ничтожная жизнь. Которую я проживала как чужая самой себе. На что я тратила время? Только и делала, что следовала стереотипам, какой должна быть девочка. Прилежно учиться, не водить дружбу с плохими ребятами, заниматься цветочками, рисовать вазочки, молчать, когда говорят старшие, держать при себе своё мнение, терпеть, когда оскорбляют, гасить конфликты, пусть и ценой собственной гордости. Ждать принца. И не выпендриваться. Вести себя подобающе. Подобающе чему и кому? Каким идеалам?

Я хотела совсем другого. Ждала, что выбью изнутри эту колючую и неприглядную скорлупу, и начну жить в один прекрасный момент. Только, как оказалось, этого момента может не настать. И было очень глупо откладывать. Наверное, нет ничего удивительного в том, что в девятнадцать кажется, что времени впереди ещё так много. Только все всегда забывают про случай. Моя подруга была права. В ту секунду из машины Антона могла выйти я, а не он. И уже давно ничего бы не осталось. Только что хуже – мгновенная смерть, или то, что будет происходить со мной дальше – ещё можно поспорить. В лучшем случае меня ждёт тюрьма. Но не будет ничего удивительного, если за этот месяц Влада и Илья уничтожат меня сначала морально, затем физически, и ничего им за это не будет. А моя бедная мама… Она останется совсем одна. До конца своих дней будет думать, что её дочь – воровка, которая по собственной дурости попала в неприятности, и поплатилась за это.

– Развела меня, как лоха, – недобрая ухмылка на его губах. – Довольна?

Я мотнула головой. Не в ответ на его слова. А из бессмысленного протеста против его неумолимого приближения.

– На что ты надеялась? Думала, я не узнаю? – швыряет мне в лицо бумажку.

Я зажмурилась как от пощёчины. И отступила на шаг. Больничная справка, мерцая синими печатями, закружила в воздухе и опустилась на пол мягко. Я успела увидеть своё имя на ней. И выхватить из текста слово «гименопластика». А затем бумага оказалась под его ботинком.

Картинка сложилась быстро, из жутких грязно-чёрных осколков. Влада заранее всё продумала. Прежде, чем представить меня Илье, выдала ему про меня легенду. В его глазах я не только мерзкая девица, которая, воспользовавшись несчастным случаем, произошедшим с её парнем, украла колье. Я ещё и опустилась до подлого обмана. Сделала операцию по восстановлению девственности. И этому есть подтверждение. Заверенное печатью гинеколога. И распластанное сейчас на полу под его тяжёлым шагом. Так помимо всего прочего Илья теперь считает, что я нагло обманывала его, выдавая свою невинность за подлинную. А он, дурак, мне поверил… Влада сделала всё, чтобы Илья относился ко мне безжалостно.

– Это враньё, – прошептала я. – Влада подкупила врача.

– Ты смеешь клеветать на мою сестру, – встречаю его жёсткий взгляд.

А потом он хватает меня за шею сзади. Натянутые волосы намертво фиксируют мою голову в запрокинутом положении. Его горячая ладонь так плотно сдавливает, что вдоль позвоночника пробегает резкая боль. Он заставляет меня наклониться и идти к столу.

По дороге теряю туфли. Выскакивая из правой, нога неудачно искривляется, и щиколотку будто связывает леской. Илья толкает вперёд безжалостно. Я рефлекторно вцепляюсь в его руки. Ногти врезаются в его кожу. Ему должно быть по крайне мере так же больно, как моим ладоням вчера. Но он словно ничего не ощущает.

Вжимает меня животом в стол.

– Возьми карандаш. Сейчас же.

Инстинкт самосохранения становится слабее, чем отчаянное желание следовать его воле. Теперь исполнение его воли – залог моего самосохранения.

Я отпускаю его руки. Отдёргиваю свои, будто прикоснулась к раскалённому металлу. Дрожащие согнутые пальцы поползли по столу, хватаясь за карандаш как за спасительную верёвочку. Стискиваю его основание и держусь крепко.

– Пиши и проговаривай. Я больше никогда…

Его бёдра упираются в меня. Я отчётливо ощущаю, как мнёт ткань моего платья и вжимается между ягодицами его затвердевший член. И словно на себе чувствую эту волну напряжения, которая скатывается по его телу только к этому месту. Даже его ладонь, удерживающая меня за шкирку над столом как нашкодившую кошку, теряет силу.

Уже непонятно, что хуже: видеть, какого размера его член, или только представлять. Но я никогда не чувствовала такого животного ужаса, как сейчас.

– Ты глухая? Пиши и проговаривай. Повторяй за мной. Я больше никогда…

– Я больше никогда, – шепчу, пока моя рука вспоминает, как держать карандаш так, чтобы им можно было писать. Словно страх вытеснил элементарные навыки. Я изо всех сил сдавливаю гранёный стрежень между пальцами, и начинаю выводить буквы на листе А3. Дрожь превращает их в кривые каракули. Как будто пишу левой.

– …не буду обманывать тебя, Илья…

Он отпускает мою шею. Его упрямые ладони одним движением проходятся по моим бёдрам. И он лишь на секунду отстраняется, чтобы не мешать краю подола соскользнуть на мою поясницу. И снова толчок в мои бёдра. Такой жадный и злой, что немеют ноги.