Маргарита Минина - # Me Too. Роман

Моя мама – наполовину армянка, и до своих 17 лет, то есть, до института, жила в Ереване. И воспитана была в строгости, как подобает «восточной женщине». Никаких тебе романов со сверстниками, ни, тем более, танцев-обжиманцев не было и в помине. Не чаявший в ней души отец ревновал ее и свирепствовал почище любого армянина, даром, что сам был русским. Когда дочка Жанна (так звали маму) решила поступать на биофак МГУ, дом буквально сотрясли скандалы. «Только через мой труп!» – кричал отец. Он смирился и уступил не раньше, чем получил сотню раз повторенные клятвенные заверения от своего брата из Москвы, что «Жанночка будет жить у нас, как родная дочь. И никаких тебе общежитий. И пригляд за ней будет соответствующий. Если, конечно, поступит, а это еще бабушка надвое сказала. Так что зря ты, Слава, заранее бесишься».

Но Жанночка поступила, произведя форменный фурор среди мужской части факультета. За ней увивались, как со смехом рассказывал папа, чуть ли не все мало-мальски стоящие ребята с биофака. И студенты, и доценты. Даже один знаменитый профессор оказывал ей явные знаки внимания. Но восточное воспитание сказывалось, да и «пригляд» со стороны дяди был настолько пристальным (он почти каждый день после занятий заезжал за ней на собственном автомобиле и увозил домой, проталкиваясь сквозь стайку поклонников, чуть не бросавшихся под колеса), что ни о каких романах и речи быть не могло.

Только на 3-м курсе ей каким-то чудом сумел вскружить голову подающий надежды аспирант Александр Семенович, мой будущий отец. Но и тогда они чуть не целый год ходили исключительно «за ручку». И только потом, после очередных страшных скандалов, устроенных ее отцом и моим дедом, который приезжал в Москву, чтобы «убить этого мерзавца», он все-таки вынужден был смириться и устроил свадьбу, на которой гуляло пол-Еревана.

Я любила, когда мама рассказывала мне о своем детстве, о подругах, с которыми продолжала изредка видеться или, что бывало чаще, вела долгие телефонные разговоры по-армянски, о бесчисленной родне со стороны ее матери. Но больше всего я любила, когда она на ночь пела мне грустные армянские песни, мелодии которых я помню до сих пор. Однажды, когда я в очередной раз пристала к маме, требуя новой порции историй из сказочной армянской жизни, она предложила мне посмотреть кино о том, «как на самом-то деле мы тогда жили». Мне было лет 7 или 8, и кино показалось необыкновенно скучным.

Называлось оно «Здравствуй, это я». Играли в нем молодые тогда Армен Джигарханян и Ролан Быков, изображавшие физиков, и совсем юная и дивная Маргарита Терехова (это была чуть ли не первая ее роль). Мой дед тоже был физиком, и я была уверена, что кино – про него и его любовь. Тем более что он был чуть-чуть похож на Джигарханяна. Мама смотрела этот фильм бессчетное число раз. И всегда при этом плакала. И была влюблена во всех главных актеров. Кстати, я не исключаю, что меня назвали Маргаритой в честь Тереховой. Хотя мама всегда это отрицает.

Мой папа был ее первым и единственным мужчиной. По нынешним разнузданным временам это кажется совершенно диким. Мне ее сексуальная жизнь всегда казалась тускловатой и пресной. Ну как это возможно – всю жизнь только с одним мужчиной? Да еще при таких внешних данных. Бедная моя мамочка! Но мама, похоже, не страдала от ограниченности своего любовного опыта. И сегодня, когда я прошла через многое, как бы я хотела в этом быть похожей на нее…

Принято считать, что девицы в возрасте 15—16 лет представляют собой одну сплошную эрогенную зону. Не знаю, может это и так, но мы с Элькой были в этом смысле какие-то замороженные. И, как я уже говорила, это рождало в нас тревожные сомнения в нашей женской полноценности. Конечно, вопросы взаимоотношения полов меня интересовали, но как-то чисто платонически.

Откуда берутся дети? Над ответом на этот жгучий вопрос долго бился мой пытливый детский ум, пока передо мной не открылась, а, точнее, – не разверзлась, страшная и неприличная правда.

Будучи умным не по летам ребенком (так утверждает моя мама), я быстро отвергла версии о нахождении детей в капусте или об их покупке в специальном магазине. Зато разработала собственную стройную теорию, которой придерживалась до конца второго класса. Теория была такова: вступив в законный брак, женщина начинает усиленно пить молоко. Из-за этого раздувается и растет живот, откуда и появляется ребенок. Технические детали его появления на свет меня не интересовали.

При этом я уже знала, что существуют женщины, которые делают это , и называются они «проститутками». Эту страшную тайну мне открыл второгодник Булатов, описавший весь процесс, многим читателям хорошо известный. Под тяжестью доказательств я вынуждена была признать, что в некоторых и даже, возможно, в большинстве случаев всё так и происходит. Но далеко не всегда. Вот моя мама ни за что бы на это не пошла.

Разумеется, саму маму я спросить не решилась. Объятая ужасом и отвращением, я кинулась за немедленным опровержением гнусной теории к бабушке. Застигнутая врасплох, она смутилась, покраснела и не нашла ничего лучше, чем сказать, что, мол, ВСЕ так делают. И ты тоже будешь, когда станешь взрослой.

«Неправда! Я – нет! Никогда!» – вскричала я и выбежала из комнаты вся в слезах. Светлый и гармоничный мир, окружавший меня в те блаженные годы, если и не рухнул навеки, то по нему прошла глубокая и уродливая трещина.

Только спустя много времени, после жарких споров с подружками, утверждавшими то же, что и Булатов, пришлось смириться и как-то жить с этой горькой правдой. Но еще в пятом классе (вот она – задержка в развитии!), когда у меня началось то, что в Библии называлось «обыкновенное женское», я так до конца и не могла в это поверить. А сам процесс соития казался мне глубоко отвратительным и даже оскорбительным для девушки. Ведь как это можно представить, чтобы абсолютно чужой человек залезал на тебя? И того хуже, грязнее, стократ ужаснее – влезал в тебя? Бр-р-р, какой кошмар! Я твердо была в этом уверена. О ту пору я обрела и авторитетнейшего единомышленника – самого графа Льва Николаевича Толстого с его «Крейцеровой сонатой».

***

Мы с Элькой испытывали нечто сродни зависти, наблюдая за своими более продвинутыми однокашницами, а, главное, слушая их рассказы о «курортных романах». У них было принято после летних каникул живописать свои приключения. И год от года эти любовные похождения в их пересказе выглядели все забористее. Выяснилось, что почти каждая этим летом крутила роман с мальчиком из семьи соседских отдыхающих. А иногда и вовсе не с мальчиком. В качестве доказательства истинности своих слов все предъявляли фотографию ухажера на фоне синего-синего моря.