Максим Смирнов - Исповедь для принцессы

И я запускаю ладонь тебе под складки юбки. Нащупываю веревочки твоих трусиков, пробираюсь под них. Ты так стонешь мне на ухо, что я могу оглохнуть, а единственное чего я боюсь, что сюда кто-то войдет, например, уборщица либо официантка поправить макияж.

…ч то я лучшая в мире секс-машина.

Твоя подвижная рука стянула с меня джинсы, а два моих пальца уже внутри тебя, влажной, дразнящей.

… что нам нельзя расставаться больше никогда.

И ты даже не успеваешь заметить, как я уже приподнимаю и вхожу. Ты так похрипываешь от огня, что горит безумным пламенем в нас.

Да-да-Да-да-а-а-а-а-а!

Наши тела бьются в унисон. Запах хлорки и мочи, запах туалетной бумаги и освежителя воздуха. Запах твоих клубничных губ. Ты прижата к стенке туалета, и нас меньше всего волнует вопрос, что здесь что-то не так. Я вбиваю в тебя свою любовь, и ты стонешь так громко, что посетители в зале думают, что здесь кого-то пытают. Чувствую, что еще немного и взорвусь в тебя, выплесну свое пламя, свой ниагарский водопад.

… что я твой лучший сон!

Ты прижимаешь крепко меня, когда кульминация настигает нас одновременно, ты говоришь, что чувствуешь, мое семя внутри себя, чувствуешь, как оно ударяется о тебя, как это взрывает тебя изнутри, что это твоя волна. Смеешься. Ты начинаешь смеяться, и ты делаешь так всегда, когда тебе хорошо. Ты моя первая женщина, которая смеется после соития.

– Мне так хорошо с тобой! Никогда еще так ни с кем не было, – говоришь ты прерывисто. Дыхание сбито как у бегуньи, которая преодолела длинный маршрут, – и это не только секс, это что-то большее, чем просто секс. Может быть это судьба? Когда знаешь, что ты – это лучшее, что я встречала в жизни. Ты веришь в это?

А потом добавляешь, не дожидаясь ответа:

– Наверное, твой «фирменный омлет» уже готов.

Я говорю тебе, что потерял родителей при очень странных обстоятельствах. Стоит ли верить мне, что я очень переживал по этому поводу? Трагедия в пределах одного города.

Ты крайне внимательно слушаешь меня, пока я веду нашу машину в неизвестность, а за окном пролетает пустынный пейзаж автострады.

Переносимся на пятнадцать лет назад. Переносимся в огромный трехэтажный супермаркет, где в день открытия при многотысячной толпе покупателей, при свете огромных флуоресцентных ламп и миллионах наименований товаров, происходят странного рода события, что перевернут и исковеркают жизни многих, кто в тот день оказался там. Если бы мне сказали, что в супермаркет вломится десяток вооруженных людей в масках и с автоматами наперевес, что они будут выкрикивать неполиткорректные лозунги и стрелять по беззащитным семьям, корзинки с товаром будут взлетать в воздух, как пушинки, и кровь по вымытому полу потечет так, как будто прорвало трубу с водой – я бы удивился и не обратил на это никакого внимания. В нашем городке подобных происшествий произойти просто не могло.

Представляю, что Шейх Хассан Насалла это сорт яблок, что Халед Машал это фирма по перевозке груза, что Ку-клукс-клан – это музыкальный коллектив, играющий в стиле рэп, что «Движение насилия против абортов» это общественная организация, которая помогает преодолеть кризисные ситуации, возникшие у молодых пар. Ничто так не путает мозги маленькому мальчику, как новостные ленты телевизионных каналов. Да, ничто не вечно под луной, как и грохот выстрелов, что звучит перед самым входом в супермаркет.

Они заходят, как бравые вояки: их тела массивны, они одеты в камуфлированную форму, их АК-47 нацелены в толпу, а лица скрыты масками с прорезями для глаз и ртов. Они переглядываются и делают первые выстрелы. Мои родители этажом выше, в мясном отделе выбирают свиную грудинку на ужин, а я задержался на первом этаже в отделе игрушек. У меня в руках Powerman – робот-супергерой на батарейках. При нажатии на ключицу он выкрикивает своим электронным голосом «Все враги будут повержены!». Я смотрю прямо на людей в масках, несколько выстрелов поражают охранников, что недалеко от эскалаторов попытались вызвать подкрепление. Я вижу через простреленную голову охранника рекламный ролик Procter & Gamble на телевизоре, и не могу пошевелиться, как будто в мое тело налили свинец и тот благополучно застыл. Один из людей в маске прошел мимо, погладил меня по голове, и я сквозь прорезь на маске увидел его улыбку, что отливала белизной зубов, как у ковбоя Marlboro. Он был рядом со мной и не пристрелил меня. «Все враги будут повержены!» – отозвался робот в моих руках, и я заплакал.

Я вижу, как в торговых залах разбегаются кто куда люди. Пули свистят с секундной периодичностью. Женщина в клетчатой юбке и лоснящейся кофточке падает на пол, из светлых волос выпархивает струйка крови, и ее руки откинувшись в стороны, сметают с полок консервы и маринованные овощи. Я почему-то думаю, что сейчас самое время воровать, учет продуктов совсем не актуален. Пока я гребу с полок сладкое, я стараюсь обойти труп светловолосой женщины. Крики в супермаркете продолжают нарастать, выстрелы переходят на верхние этажи, и тут меня озаряет, что еще совсем немного и украденные конфеты да шоколадные батончики – это единственное, что останется у меня в этой жизни.

Тоска – это когда начинаешь скучать по еще живым родителям.

Стыд – это когда понимаешь, что шоколадный батончик не полезет в рот.

Страх – это когда видишь улыбку террориста рядом с собой, и почему-то остаешься жив.

Первое, что я делаю – это вызываю диспетчера службы 911. Телефонный автомат на стене, около отдела с гигиеническими товарами. «Все враги будут повержены!» – мой робот опять срабатывает, и меня начинает трясти от страха.

«Для вызова оператора экстренной службы нажмите «0», – слышу я голос в пластиковой мембране телефонной трубки и пытаюсь сообразить, что нужно делать.

– В торговом центре больше десятка вооруженных людей! – кричу я оператору.

– Я вижу мертвую женщину в трех метрах от меня!

– Здесь почти все мертвы, – добавляю я и называю адрес.

«Успокойтесь, пожалуйста, мы переводим звонок в автоматический режим и высылаем патрульную машину»

Знаешь, страшнее всего, когда ты уверен, что с тобой ничего такого никогда приключиться не может. Ты всегда думаешь, что все что показывают по телевизору – это яркая инсценировка ВВС или СNN. Что кровь, которую видишь на экране – театральный реквизит. Что мертвая женщина, которая держит на руках ребенка после окончания съемок встанет и пойдет домой, ей заплатят за удачный кадр и на этом все. И так на каждом канале, и так в каждой телепередаче. Мой отец твердил, что телевидение – это средство манипуляции сознанием, и поэтому цветного экрана, никогда не было в нашем доме. По крайней мере, всю мою сознательную жизнь. Поэтому Красные бригады, Революционные ячейки, Аум Сенрикё – ни одна из этих террористических организаций, не могли испугать маленького мальчика, ведь в новостях это выглядело как дорогостоящая постановка.