Умберто Нотари - Маркетта. Дневник проститутки

«Почтеннейший друг!

Ваше письмо мне очень польстило и, скажу даже, тронуло меня. Как бы там ни было, за него я вам глубоко благодарна. Никто больше меня не жаждет продолжительного счастья и обеспеченного будущего, как вы выразились, и поэтому я всегда готова оценить и принять то, что может дать надежду на такое «счастье» и такое «будущее». Вы только забыли объяснить мне, в каких границах думаете вы развернуть свою жизнь, которая должна стать и моей, чтобы оба мы могли быть счастливы.

Что касается меня, то, согласно моему личному пониманию счастья, я не колеблюсь заявить вам, что чувствую себя теперь очень спокойной и уверенной. Я нисколько не сомневаюсь, что можно иметь и больше и чувствовать себя лучше, но, если вы мне не дадите ясных и точных разъяснений, я не смогу сделать должных сравнений и, следовательно, принять определенного решения.

Я уже слишком часто оказывалась в положении переплывающей реку собаки с куском мяса в зубах, чтобы снова в нем очутиться.

Теперь я знаю, кто я и что я потеряла, но знаю также и то, что приобрела. Теперь я способна сделать то, на что способны лишь немногие женщины: осознать свое положение. Чтобы научиться этому, я испытала слишком многое.

Я всегда расплачивалась за свое неблагоразумие и слишком большой кредит, открытый мужчинам, которые покрывают его только тогда, когда с них получаешь авансом.

Когда я впервые попала в те сети, в которых вы меня нашли, несмотря на то что мое тело, словно тело клоуна, привыкло уже ко всяким ударам, я все же почувствовала ужасный удар и дикую безумную боль. Если бы в один из этих дней ко мне явился кто-нибудь с вашими словами, даже не в такой деликатной и великодушной форме, в какой это сделали вы, я слушала бы его со слезами радости и признательности.

Потом я успокоилась и стала размышлять. Подобно узнику, заключенному на всю жизнь в свою камеру, проследила шаг за шагом свое поведение. В результате я стала расчетливее, далее сильнее, затем циничнее, а ведь цинизм – гордость осужденных.

И тогда я вскинулась, как змея, которой наступили на хвост, и пошла на позор с каким-то сладострастием, неистовством, бешенством. Я чувствовала какую-то гордость оттого, что утратила способность краснеть, во мне появилась лютость порока и садизм проституции и разврата, если только это возможно, и сам разврат.

Затем явилась привычка, а с ней спокойствие, покой и мир.

А теперь – знаете ли вы, откуда появился во мне мир?

Он появился благодаря тому материальному достатку, которым я располагаю, и благодаря безусловной свободе без преград, без предрассудков и без лицемерия, которая позволяет мне бегать и валяться, одеваться, раздеваться, продавать и дарить себя, смеяться и плакать, ругать и быть изруганной, дать, словом, волю всем моим инстинктам и быть тем, чем я являюсь – женщиной или животным, все равно, в зависимости от моих нервов, тела, числа, месяца, температуры и состояния неба.

Я сильно сомневаюсь, имеете ли вы точное понятие о том «достатке», о котором я говорю; позвольте же мне нарисовать вам маленькую картинку, чтобы вы могли по ней судить о том, что может сделать мою жизнь спокойной и ясной.

Я начну со стола.

В полдень: молоко, масло, чай или шоколад, венские булочки или бисквиты, согласно состоянию моего нёба.

К обеду – консоме, ряд мясных блюд всякого рода и под разными соусами, сладкое, фрукты и сыр. В три часа ночи, после закрытия заведения, ужин, который представляет собой меню обеда, с лишь незначительными вариациями. Притом, я вовсе не обязана есть то, что приготовил повар, – повар, кстати, каких немного: это настоящий cordon bleu, [18]рассчитанный из какого-то великокняжеского дома за то, что от него забеременела англичанка-гувернантка князьков, – каждая из нас заказывает то, что ей по вкусу.

Прибавьте к этому всякие новинки и лакомства, которые присылаются мне важными клиентами. Земляника в декабре, виноград в марте, дыни в апреле, ананасы, бананы и восточные финики, – все это щедро присылается мне той знатью, которая имеет большой бриллиант в галстуке и ложу в Эдене; мармелад, карамель, сласти, marrons glaces и тому подобные пакости, любимые незанятыми праздными женщинами, подносимые мне с изысканной галантностью франтами а ля Поль де Кок или старичками, осужденными носить цепи… семейные, разумеется… фазаны, зайцы, куропатки и прочая дичь из лесных дач Брианцы и Воресотто; гаванские сигары и египетские папиросы – подарки джентльменов, занимающихся изящным ремеслом контрабандистов.

А если вы полагаете, что без бокала шампанского нет полного гастрономического счастья, то я вам скажу, что наш погреб полон изысканных вин: «Пипера» и «Моэ-Шандон», сладкого, сухого и полусухого шампанского, которые с шумным весельем разливаются проезжими иностранцами. А добрый боженька посылает их мне по три-четыре в день и столько же в ночь.

Перейдем к «комфорту».

Вы видели мою комнату: она небольшая, но полна тени, ковров, свежих цветов и всего, что мне нравится. Мой туалетный столик уставлен флаконами всевозможных духов, эссенций, благовоний и прочее; ванна и душ всегда в моем распоряжении, как и электрическое освещение, паровое отопление, вентиляторы, швейцарка-горничная, чрезвычайно скромная и толковая, салон, куда проходимцев не впускают, если они не одеты и обуты, как при дворе. Мои товарки не сплетницы, не завистливы, не интриганки: они не отнимают у меня ни любовников, ни клиентов.

Моя портниха одна из первых; мой парикмахер обслуживает всю родовую и денежную аристократию; мой сапожник работал шестнадцать лет в Лондоне; я имею двух врачей, массажистку и старую ведьму, которая приходит раскладывать мне пасьянс, когда у нее какие-нибудь щекотливые поручения от высокопоставленных клиентов.

Выхожу, когда хочу; хожу в театр, на интересные премьеры; выписываю «Коррьере делла Мода», «Фигаро», «Развлекательный журнал»; зимою провожу десять дней на Ривьере, а летом две недели на морских купаниях; посещаю в великий пост церковь, если там молодой и бледный проповедник; хожу в маскарад, если какой-нибудь дурак авансом уплатит мне за приключение; играю на бирже; люблю спорт, коньки и Олимпийские игры; пью виши, пощусь по пятницам, так как люблю форель с кислым соусом, раздаю милостыню и состою членом общества покровительства животных.

В дождливую погоду я читаю Бурже; когда у меня сплин, играю на рояле какую-нибудь вещичку Штрауса и принимаю грамм морфия во время неврастенического припадка.

После всего этого я нахожу возможность немного посвятить себя искусству и разрисовываю хорошенькие открытки, которые дарю тем из моих клиентов, которые оставляют мне больше десяти франков. Наконец, так как мои средства не позволяют мне держать беговых лошадей и автомобили, я вознаграждаю себя тем, что заставляю бегать людей. У меня теперь на содержании отчаянный жулик велосипедист; я оплачиваю ему поездки в Турин, Рим, Флоренцию и даже Париж. Выигрыш он берет себе и прогуливает его с другими женщинами, медали закладывает в ломбард, а мне присылает почетные ленты и газеты, которые пишут о его победах: это все же хотя бы отчасти смахивает на вознаграждение.