Неустановленный автор - Рандиана, или Похотиада

– Принято, – сказал доктор, который, увидев одобрительное подмигивание отца Питера, решил, что сейчас сорвет куш. – Но как вы собираетесь это доказать?

– Да, это будет затруднительно, – сказал монсеньор.

– Вовсе нет, – ответил я. – Пусть она придет сюда, и мы зададим ей несколько неожиданных вопросов. По ее реакции вы сможете судить, была ли она девственницей или была уже лишена своей девственности.

– Что ж, разумно, – сказал Дево и тут же пригласил Люси.

– Моя дорогая Люси, – сказал монсеньор, – я хочу, чтобы ты правдиво ответила мне на те вопросы, которые я собираюсь тебе задать.

– Обещаю вам быть правдивой, – ответила Люси, – ведь даже Бог может подтвердить, что теперь мне нечего скрывать от вас.

– Ну что ж, неплохо. Мы, кажется, достигли взаимного согласия, – со смехом сказал святой отец. – А теперь ответь откровенно, Люси: до того как мистер Сминтон совокупился с тобой в нашем присутствии, были ли у тебя такие же отношения с кем-то еще?

– Только один раз, – сказала Люси, улыбаясь и разглядывая рисунок на ковре.

– Боже мой! – удивленно воскликнул церковник.

В комнате повисла мертвая тишина. Тогда он задал следующий вопрос:

– С кем и когда?

– С самим же мистером Сминтоном здесь, в гостиной, примерно час назад.

Я, конечно, не принял от доктора денег, но зато высмеял их всех, и когда мы час спустя ехали с Дево домой в нанятой двуколке, я признался ему, что считаю этот вечер самым приятным в своей жизни.

– Ты скоро забудешь о нем среди других наслаждений.

– Никогда, – сказал я. – Я уверен, что сегодняшний день навсегда останется запечатленным в моем сердце.

Став частым посетителем «Приората» – именно так чаще всего называли гостеприимный дом монсеньора, – я имел бесчисленные возможности совокупляться с Люси, Мадлен и двумя служанками, но почему-то вкуса к бичеванию в его истинном смысле у меня так и не появилось.

У монсеньора была служанка, миловидная умная девушка по имени Марта, чей большой пухлый зад, формой и контурами вполне могущий развенчать каноны красоты, установленные Хоггартом, возбуждал меня сверх всякой меры. Однако я так и не стал приверженцем бичевания, и когда монсеньор признал тот факт, что для роли бичевателя я слишком мягкотел, его приглашения стали не такими настойчивыми, а мои визиты все более редкими.

Дево же, напротив, стал довольно умелым практиком и мог часами наслаждаться теми радостями, которые можно получать от искусного стеганья задницы. Более того, он сделался столь идеальным последователем монсеньора, что в какой-то мере даже превзошел своего учителя, а труд его, озаглавленный «Слава березовой розги, или Рай на земле», может претендовать – с точки зрения оригинальности – на первенство среди довольно невнятных работ, написанных отцами церкви на ту же тему и изданных господами Питером, Прайсом и Бонифацием.

Как я уже говорил, я не мог получить наслаждения от бичевания. Я видел, что с физической точки зрения бичевание способствует ускоренному испусканию, но я-то предпочитал вагину au naturel. [2]Легкий переход от поцелуя к оглаживанию, от оглаживания к стимуляции пальцами и, наконец, что более чем естественно, к мягкому введению члена в женское лоно – таковы были градации, отвечавшие моему неприхотливому воображению, а потому я, в полном соответствии с не без сожаления высказанной Дево эпитафией, вернулся в состояние первобытного варварства, в котором он и нашел меня.

Но я отнюдь не бездельничал. Мой доход, составлявший почти 7000 фунтов в год, использовался мною для единственной цели, которая, как вы узнаете, состояла в одном – угождении собственным желаниям.

По соседству со мной жил молодой юрист Сидни Митчел, настоящий сорвиголова, чья страсть к женскому полу могла сравниться разве что с его безденежьем, ибо он принадлежал к тому разряду юристов, у которых нет клиентов.

Время от времени я помогал ему, внося небольшой аванс, когда к нему приходил судебный исполнитель, что случалось в среднем раз в месяц. Надо отдать ему должное, он возвращал свой долг и в знак благодарности часто составлял мне компанию в моих пустынных апартаментах, где попивал мой кларет и курил мои лучшие гаванские сигары.

Но для меня это было более чем достаточной компенсацией, поскольку Сидни знал бесчисленное количество анекдотов и всегда подавал их так, что его рассказы, ничуть не оскорбляя слуха, известный орган оставляли к ним небезразличным.

Однажды утром Сидни пришел ко мне крайне взволнованный.

– Мой дорогой мистер Сминтон, – сказал он, – я снова попал в переделку. Вы меня не выручите?

– Сколько вам нужно? – спросил я, вспомнив, что всего несколькими днями ранее заплатил за него 25 фунтов.

– Выслушайте меня и решите сами. Я вчера вечером был в клубе, там выпил как следует и, естественно, наприглашал сегодня к себе на обед не менее полдюжины приятелей.

– Ну, в этом нет ничего ужасного, – заметил я.

– Нет, есть, потому что через час я должен подменить моего товарища в одном судебном разбирательстве, а мой парик у парикмахера, который с ним ни за что не расстанется, пока я не отдам ему долг, а если я это сделаю, то на обед у меня не останется ни гроша.

– Ну, эту проблему можно легко решить, – сказал я. – Пригласите их отобедать у меня. Скажите им, что забыли о приглашении, которое я сделал вам еще раньше и которое не намерен отменять, а посему хочу и даже требую, чтобы ваши гости присоединились к вам в моем доме.

– Я ваш вечный должник! – воскликнул Сидни и ринулся по своим делам счастливый, как бабочка.

В ближайшем ресторане я заказал шикарный обед на восьмерых, а поскольку о моих домашних обедах в обществе ходили слухи, то никто из приглашенных не отказался присоединиться к нам.

Обед обещал быть основательным, а поскольку приятели Сидни были людьми веселыми, я настроился провести приятный вечер. И я в тот момент даже не подозревал, что он окажется куда приятнее, чем я предполагал.

Когда принесли портвейн и открыли коробки с сигарами и вечер стал перерастать в довольно шумное застолье, Сидни предложил одному из своих приятелей (его звали Уилер) порадовать нас своим пением, исполнив какую-нибудь песенку. Сей джентльмен тут же осведомился у меня, не будет ли мой вкус оскорблен, если песенка будет слишком уж фривольной, и, услышав в ответ, что, напротив, это доставит мне еще большее удовольствие, пропел и в самом деле довольно скандальные куплеты о Мэри и Джонни, которые, было дело, совокупились, после чего у Мэри стал расти живот. Последний куплет этой песенки заключал в себе мораль, суть которой сводилась к тому, чтобы если бы Джонни, перед тем как забраться на Мэри, надел на свой отросток маленькую резиночку, то никаких неприятных последствий этого свидания не было бы.