Вадим Смиян - Месма

Галя пришла на кухню, открыла холодильник, выложила на сковороду жареную картошку, поставила на огонь разогревать вместе с остывшими котлетами. Пока разогревался ужин, Галя открыла окно кухни, впуская теплый и свежий ночной воздух. Она оперлась локтями на подоконник и высунулась наружу. Окно выходило в сад, расположенный между ее домом и другим точно таким же, находившимся по соседству. Из сада поднимался целый букет древесных и цветочных ароматов, который Галя с наслаждением вдыхала на высоте второго этажа; а улица в этот поздний час была совершенно пустынна – ни души, лишь одиноко горит ночной фонарь… Галя поежилась от сладкого ощущения, что в этот поздний час она уже дома, в тепле, а не там, на пустынной темной улице, где за каждым углом, за каждым кустом может поджидать неведомая опасность… И сразу на душе стало теплее и лучше, хоть немного поднялось настроение.

Ужин призывно заскворчал на плите, и Галя с сожалением отошла от окна. Так хорошо было дышать ночным воздухом! Однако и голод давал о себе знать. Галя подсела к столу, взяла тарелку.

А хорошо все-таки, что мать оставила ее одну. Можно спокойно поесть, не выслушивая упреков, что ее не прокормишь, и что она только и знает, что ездить на матери; и так далее, и тому подобное… И вообще, можно в тишине обдумать впечатления минувшего дня.

Как ни обидно было Гале за сегодняшнее поведение ее молодого человека, обсуждать это с матерью она не стала бы ни за что. Было слишком предсказуемо, во что вылилась бы такая попытка. Виталий вел себя просто безобразно, с ее точки зрения. Но что же явилось причиной его такого поведения? Ведь Галя сама убедилась, что он действительно ждал ее невероятно долго, и разумно объяснить факт своего столь долгого отсутствия Галя не могла – ни Виталику, ни себе самой. Да и рассказать об этом крайне странном случае было некому – не матери же! Ничего хорошего из этого уж точно не получится… Вот если бы у нее был отец! У всех Галиных подружек были отцы: у кого хорошие, работящие и любящие; у кого – похуже, способные доставлять неприятности своим семьям, главным образом, своим пристрастием к зеленому змию, но тем не менее – были! Отцы, которые любили своих детей, и с которыми можно было поговорить, которым можно было рассказать, у которых можно было спросить совета. Но вот у Галки отца не было…

При мысли об отце голубые глаза Гали сами собой наполнились слезами. Она всхлипнула, рассеянно ковыряя вилкой не до нутра разогревшуюся котлету.

Своего отца Галка помнила плохо, а мать никогда не рассказывала ей о нем. Даже когда Галка просила ее об этом, мать только отмахивалась. Если девочка становилась слишком настойчивой, мать начинала кричать на нее, и Галка сконфуженно умолкала. Но про отца все равно думала часто. Только от дедушки, которого уже не было на свете, и от некоторых не слишком близких родственников подросшая Галка кое-что узнала… и не столько об отце, сколько о прошлом своей матери. Мать вышла замуж перед самой войной, вышла за высокого, красивого парня по имени Леонид. Многие девушки сгорали от зависти – какого славного парня себе отхватила Тонька! Сама Антонина тоже была не из последних в городе: высокая, гибкая, голубые глаза, темно- русые волосы, брови вразлет… Очень хороша собой была будущая Галкина мать… Родные, знакомые считали их прекрасной парой, искренне желали им счастья, хотя и завистников с завистницами тоже хватало. Но счастье длилось недолго: не прошло и месяца, как июньским утром все репродукторы объявили о всеобщей беде, постигшей всех и каждого. Леонид простился с молодой плачущей женой и ушел на войну. С войны он не вернулся…

В 45-ом краснооктябрьские мужики, кому довелось остаться живыми, пришли с фронтов к родным семьям. Антонина осталась одна, как и сотни других молодых вдов. Но молодой красивой женщине разве можно век вековать в одиночестве? Через пару лет она снова вышла замуж, и в 49-ом родилась Галка…

Мать с отцом жили тогда в рабочем общежитии при местной фабрике. Первые годы Галкиной жизни прошли там, среди таких же рабочих семей. Но вот беда: Галке не исполнилось и года, как ее отец серьезно заболел, и никто не мог даже толком поставить диагноз. На него временами что-то находило, и он становился буйным и опасным. Порой выгонял мать из дому, даже зимой, на мороз.

Приступы бешенства накатывали неожиданно, могли случиться в любой момент. Потом отец впадал в полнейшую апатию и валился с ног, проваливаясь в бессознательное состояние. Его возили в областной центр, и там какой-то известный профессор сказал матери, что это – последствия контузии, полученной на фронте. И ничего тут поделать нельзя, надо с этим жить… или разводиться.

Однако разводиться Антонина не спешила. Несмотря на болезнь, муж на фабрике был одним из первых.За свой труд получал грамоты всякие, вымпелы, его фото висело на доске почета.

Конечно, практичной Антонине вся эта макулатура и мишура на дух была не нужна, она терпеливо ждала, когда мужу выделят квартиру вне общей очереди. По болезни ему были положены дополнительные метры… И – дождалась-таки! Галке исполнилось четыре года, когда семья отпраздновала новоселье. Так появилась двушка на Пролетарской улице.

Конечно, дом был деревянный( но при этом очень добротный!), без горячей воды, с печью для готовки, но газа тогда вообще не было нигде, а в сравнении с конурой в общежитии и общей кухней на полдюжины хозяек отдельная квартира, пусть и со смежными комнатами, представлялась хоромами! В этой самой квартире Галка и выросла – сама не заметила как! Но только росла уже без отца: он во время очередного приступа куда-то ушел и пропал.

Его искали долго, искали всем домом, и со двора многие мужики искать помогали, но – безуспешно. И только спустя неделю Антонину вызвали в милицию, а оттуда – в морг на

опознание. Труп ее мужа выловили в реке уже за городской чертой – никто так и не узнал, что же с ним случилось. Было ли то самоубийство, или несчастный случай, или же спихнули лихие люди в реку контуженного на войне мужика – так и осталось мрачной тайной. Антонина убивалась страшно, рыдала в голос, выла по-волчьи, и соседки толпами приходили утешать ее, обнимали, целовали, плакали вместе с ней, но безутешная вдова не слышала их…

Маленькая Галка, о которой все, казалось, попросту забыли, забивалась в угол и только смотрела на происходящее непонимающими голубыми глазками-пуговками, ибо она впервые видела такое отчаяние. Она не понимала, зачем в их доме столько этих полузнакомых и незнакомых бабок и теток, а больше всего ее поражало и пугало безудержное отчаяние матери. Галка была уже достаточно большой, чтобы сопоставить в своем детском уме две вещи: отношение матери к отцу, в котором она не замечала ни любви, ни сочувствия, ни ласки; и вот это безбрежное проявление горя, в котором маленькая Галка безотчетно