Феликс Аксельруд - Испанский сон

Это было особенное соитие — две неподвижных фигуры в острой, туго натянутой тишине, и только тонкое, точное движение ее языка анимировало, то есть одушевляло застывший мир, наполняя происходящее каким-то мистическим, религиозным смыслом.

Он внезапно почувствовал, что эрекция здесь глупа и неуместна… и сразу же — что его неистовая, своенравная кровь унимается и отходит, что его плоть становится мягкой и послушной, как у ребенка, и что Дева странным образом не возбуждает, а наоборот, успокаивает его, делая это вполне намеренно, с необычайным тактом и чувством или, может быть, мастерством.

Потом она поднялась с колен и заметно стряхнула с себя усилие, которого, видимо, требовало от нее это странное действо. Ее лицо озарилось светлым сиянием. Больше не было сказано ни единого слова; и Филипп ясно ощутил, что теперь между ними немыслимы зло, отчужденность и фальшь, и что даже если всю оставшуюся жизнь он проведет исключительно голым, прыгая по квартире на одной ножке и вдобавок задом наперед, он и тогда останется для нее господином, братом и вообще кем ему будет угодно.

Кофейный подносик был наконец унесен. Филипп брился в прекраснейшем настроении, напевая песенки (что само по себе навело бы на многозначительные мысли любого, кто знал его хорошо). При этом он был почему-то уверен, что внизу для него уже готов обед — хотя, строго говоря, не имел достаточных для того оснований. Нечего и говорить, что он оказался прав; стол был накрыт на одну персону, и Дева прислуживала ему, предвосхищая малейшее его желание. За весь обед — кстати, весьма достойный — они едва ли перекинулись парой слов. Дальнейшие действия Филиппа ничем уже особенным не отличались, в точности повторяя многократно совершаемые ранее, как-то: звонок на водительский пейджер — «выхожу через пятнадцать минут»; одевание в костюм (вполне самостоятельное); проверка содержимого карманов и портфельчика; спуск по лестнице и одевание в пальто (при некоторой помощи Девы, однако безо всяких мистических компонентов); спуск на лифте, открывание двери и посадка в машину. Все это он проделал как автомат, в прекрасном ровном настроении, нимало не утруждая себя какими бы то ни было попытками системного и любого иного анализа.

И только по дороге в офис, покачиваясь в авто рядом с водителем Мишей, он с удивлением осознал всю необычность случившегося. Да полно, случилось ли это вообще? Похоже на сон… Все меньше ему верилось, что час назад он царственно протягивал Деве ногу для ритуального водружения шлепанца; а то, что последовало за этим, вообще не поддавалось никакому разумному пониманию.

Если бы, в дополнение к прочим волшебствам дня, ему было дано хоть разок побывать одновременно в двух разных местах, то вторым местом, конечно же, стала бы покинутая им спальня, где час назад он пережил потрясение. Он увидел бы, как Дева входит, чтобы закончить в спальне уборку. Как медленно, сомнамбулически перемещается по комнате, оставляя за собой одухотворенную чистоту. Как снимает с постели простыню — сильно смятую и еще влажноватую местами, — внимательно ее осматривает и, собравши в бесформенный ком, плотно прижимает к своему лицу, глубоко вдыхая исходящий от простыни слабый запах, и глаза ее при этом темны и серьезны.

А потом она бросает простыню на пол и встает напротив высокого зеркала, отражающего ее в полный рост. Она аккуратно снимает передничек, вытягивает руку, держа его в ней двумя длинными пальцами, разжимает их, и передничек падает на пол. Она расстегивает блузку и стряхивает ее с себя, оставаясь в глухом лифчике из плотного полотна. Она распускает «конский хвост» и резко разворачивается всем телом, отчего ее огненно-рыжие волосы волнообразно взлетают в воздух и, сверкая, разлетаются по обнаженным плечам. Затем она расстегивает юбку, медленно стаскивает ее через голову и бросает на простыню, и ее темноволосая, не прикрытая трусиками пизда предстает перед зеркалом из-под нижнего пояса над чулками телесного цвета. И все это время ее лицо продолжает оставаться сосредоточенным и бесстрастным и как будто не имеющим никакого отношения к происходящему.

После этого, оттянув руками верхнюю кромку лифчика, она извлекает наружу тяжелые, плотные груди. Она обращает их к зеркалу, поддерживая снизу широко расставленными пальцами левой руки так, что правый сосок оказывается между ее ногтями. Она изгибает свой стан, выставляя пизду вперед, ближе к зеркалу. Она широко раздвигает ноги. Пальцами правой, свободной руки она раздвигает складки, прежде скрытые треугольником темных кудрявых волос.

Только сейчас, когда зеркало возвращает ее глазам открывшийся вид темно-розового рельефа, лицо ее начинает искажаться, теряя печать бесстрастия. Ее зрачки и ноздри расширяются; она закусывает губу и издает короткий стон. Она отрывает руку от груди и обеими руками впивается в набухшие складки, все шире раздвигая их, все больше выгибаясь навстречу зеркалу и жадно пожирая глазами свое отражение, достигшее наконец предначертанных вершин непристойности и бесстыдства.

Потом она без сил опускается посреди разбросанного тряпья и, привалившись к кровати спиной, долго сидит без движения. И глаза ее, как прежде, прозрачны и светлы.

…Но Филипп не увидел этого. Не успел увидеть. Сухой, механический треск разрезал собой уличные шумы, пробил окна салона, раздавил мягкий лепет радиоприемника — и сам был вытеснен неистовым визгом тормозов-эриний. Машину занесло. Ремни безопасности впились в тело; заляпанное брызгами лобовое стекло страшно приблизилось, и черная щетка стеклоочистителя качнулась перед самыми глазами Филиппа, как гигантская стрелка, только что отмерившая его последний час.

Водитель Миша, полулежа на рулевом колесе, дышал с трудом, дрожал прерывисто, и взгляд его, устремленный на Филиппа, был исполнен тоски, вины и преданности.

— Что это было? — спросил Филипп.

— Траншея, — хрипло выдавил Миша. — Компрессорщики, суки, асфальт вскрыли, а знак не поставили. … …, … их … ! — добавил он и грязно выругался.

И Я буду для них как лев, как скимен буду подстерегать при дороге.

Буду нападать на них, как лишенная детей медведица, и раздирать вместилище сердца их, и поедать их там, как львица; полевые звери будут терзать их.

Осия, XIII, 7-8

И сказал Амнон Фамари: отнеси кушанье во внутреннюю комнату, и я поем из рук твоих. И взяла Фамарь лепешки, которые приготовила, и отнесла Амнону, брату своему, во внутреннюю комнату.

И когда она поставила пред ним, чтоб он ел, то он схватил ее, и сказал ей: иди, ложись со мною, сестра моя.

2-я Царств, XIII, 10-11

Увидев Тебя, вострепетали горы, ринулись воды; бездна дала голос свой, высоко подняла руки свои;