Феликс Аксельруд - Испанский сон

— Даже не думай об этом.

— Не хочу никого, — сказала она с отвращением. — Подпустить к Царевне кого-то… не Тебя… Фу!

Ее передернуло.

— Дочь, — сказал Он, — нелегок наш путь. Жди, терпи. Помни главное.

— Только мы с Тобой друг для друга вдвоем в целом свете…

— Уж наверно, можешь полностью не повторять… Смотрю, ты совсем уже умная… скоро умней Меня станешь…

— Я хочу, — упрямо сказала она, тряхнув головою, и прочла Завет до конца.

При свете молодого месяца она шла домой с дискотеки, брезгливо морща нос от чужих запахов пота, духов, перегара, прицепившихся к ее платью и волосам. В гробу бы она видела эту дискотеку. Но дискотека в селе была редкостью, и для обычной пятнадцатилетней девчонки было бы просто ненормально не пойти. Она чувствовала, что и так уже где-то на грани. Запас наработанных ею уверток был велик — уроки, дела (ах, как много дел, когда в доме нет женщины!); интересная передача по телевизору, интересная книжка; головная боль, зубная боль, все остальные боли; само собой, менструация (очень долгая, очень тяжкая, крайне нерегулярная); наконец, на экстренный случай — нездоровье отца; да, запас всевозможных отмазок и уловок был богат и разнообразен, но его надлежало эксплуатировать бережно. А она иногда увлекалась и замечала это только по постным лицам своих так называемых подруг. И вот результат — приехала дискотека, и пришлось на нее идти. Идиотское времяпрепровождение. Она шла и ругала себя за недальновидность, за нерасчетливое расходование уверток по пустякам.

Случай помог освободиться до срока. К их маленькой стайке восьмиклассниц пристали трое парней из Починок, пьяных, злых, приехавших на мотоцикле и готовых на подвиги. Девчонки устроили визг. Она счастливо визжала громче всех. Она знала, что каждая из ее подружек только и ждет, чтоб такой герой прижал ее в темном углу возле клуба и тискал по-всякому, лез к ней сверху и снизу; чтоб какое-то время спустя, после возни, отделаться от него, получив при этом по глазу; и чтоб на следующий день, демонстрируя свежий синяк, с гордо-таинственным видом рассказать все подружкам, подбирая волнующие слова и смакуя детали, а в ответ, разинувши рот, послушать про их увлекательные приключения.

Но у примитивной игры были свои законы. Парень должен был облюбовать кого-то одну, заговорить хоть о чем, пошутить, желательно попохабней, чтобы были ясны намерения, пригласить танцевать, а уж потом, будто бы желая глотнуть свежего воздуха, вести даму на улицу и зажимать в уголке. Нельзя было вот так нагло пристать, сразу троим, сразу ко всем и на глазах у всей дискотеки. Поэтому визг был не игрив. Видя события, вся ватага подростков-односельчан, роящаяся как бы поодаль, но зорко за ними следящая, дружно бросилась наводить порядок. После непродолжительного разговора возникла большая драка. Пришельцы, хоть и намного старше, но всего трое и более пьяные, противостояли недолго, были опрокинуты на заплеванный пол, биты ногами и выкинуты на улицу. Дискотека возобновилась, но происшедшего было достаточно, чтобы она смогла изобразить жуткий страх и ускользнуть из зала.

На деревянном крыльце с трудом приходили в себя трое побитых героев. Один из них неожиданно схватил ее за руку. Отлично, подумала она, будет что рассказать; этого хватит надолго. Зная, что в крайнем случае подмога недалеко, она размахнулась другой рукой и увесисто залепила парню по роже. От неожиданности он отпустил ее руку и попытался дать сдачи, но она легко увернулась, соскочила с крылечка и исчезла в окружающей клуб темноте.

На улице было пустынно — старики уже поуходили с общих скамеек, смотрели «Санта-Барбару» или что еще, а молодежь, понятно, вся оставалась в клубе. Обычные вечерние звуки сопровождали ее по пути — вялая перекличка собак… шум веселой компании из-за забора… а отсюда — повизгиванье поросят… а отсюда — скрип ручного колодца… И на эти обычные звуки наложился еще один — звук мотоцикла, становящийся громче и громче. Она испугалась, подумав, что это те самые; они могут увидеть ее на дороге и захотеть отыграться за все. Она свернула с дороги на боковую улочку — здесь просто было чуть дальше, она подойдет к дому с другой стороны — не замечая, что звук мотоцикла не удалился, а захлебнулся; не зная, что взбешенный зверь уже взял ее след.

Ее схватили в двух шагах от родного дома, когда она меньше всего могла этого ожидать (я не была наготове, мелькнула мысль; вот оно каково нарушать Завет), крепко схватили сразу сбоку и со спины, зажали ей рот так, что она не могла издать ни малейшего звука, и в полной, бесчувственной тишине стали срывать с нее платье. Множество суетливых, грязных, потных рук забегали по ее телу, достигли Царевны. Едва не лишив ее сознания, смрадно выдохнул зверь. И, как только ее повалили на землю, она сделала единственное, что еще оставалось возможным — поджала к животу на секунду освобожденные ноги и, собравши все силы, резко ударила пятками в мутное, нависавшее сверху чудовище. Это ее спасло. То ли кто-то (может быть, и она) издал краткий крик, то ли борьба перестала быть слишком тихой — собачье разноголосье мигом заполнило стоячий воздух задворок. Уже и не слышен был звук открываемой двери; стоило в замешательстве одному из парней приослабить хватку, которой была сжата ее голова, как она моментально вцепилась зубами в его вонючую руку. Ее сильно ударили по голове. Она услышала голоса соседей; сквозь редкий плетень она видела, как их пес Полкан скачками мчится по огороду, а за ним — Отец с колом наперевес. И — убегающие, тающие во тьме фигуры. И потеряла сознание.

…Она лежала дома с сотрясением мозга и, видя, как над ней хлопочет Отец, в первые дни чувствовала себя несчастной, потому что Он запретил ей вставать, и все ее дела по дому легли на Него, в то время как одна она была виновата в случившемся. Утешением был разве что слух, полезный для Царства слух, облетевший село и свидетельствующий, что тихоня-Мариша таким же, как все, миром мазана. «Девица-то стать набрала, — говорили люди, — уж конешно! тихоня, как же! задом, небось, в клубе вертела, как вся она молодежь… а парни-то, опять же, выпимши… молодые, горячие…»

Приезжал участковый Семенов — мрачновато, испытующе: «Говорят…» — «Я не хочу, — сказала она, — не нужно этого позорища». Он вопросительно посмотрел на Отца. Отец пожал плечами: «Она права… в конце концов, кому от этого польза? Ничего ж не случилось… слава Богу… а ребятам хороший урок». Участковый повеселел: «Вот и я думаю. Знаю я их, этаких огольцов! Поговорю по-мужски… а в зону зачем же… чтоб вернулись вовсе бандитами?..»

Ее проведывали одноклассницы; как очень давно, она опять на сколько-то дней стала величиной в школе. Она поправилась скоро, но в школу еще не шла, используя дни для ленивого удовольствия. Отец допустил ее до любви, но не очень горячей, и до домашней работы — лишь носить тяжести пока что не разрешал. Чудесные дни! Теперь она была почти благодарна этим типам. Нет худа без добра; они дали ей эти дни, помогли укрепить верность Завету. У нее была очень здоровая психика; она быстро забыла страшную тишину, их руки, свою боль и свой стыд.