Викторьен Дю Соссей - Дневник кушетки

На что мне оставалось надеяться? В такой обстановке, когда вещь страдает от всевозможных оскорблений, остается только преклонить колена перед суровой судьбой.

Я и так была надушена комнатным воздухом. Увы! Бедная я! Мне предстояло пропитаться еще лучшим запахом. Не удовлетворяясь тем, что он меня снабжал своей отвратительной мочой, старый хрен постоянно удостаивал меня самой отвратительной… помадой. Так что, после стольких дорогих незабвенных лет, проведенных у моего любимого хозяина, хотя он расстался со мной без всякой жалости, не сказав ни единого доброго слова, где я испытывала почти ежедневно тончайшие сладострастные чувства, я должна теперь ежедневно принимать на себя несчастную развалину с развинченными нервами.

Вот это апофеоз!

Я не хочу продолжать своих «Мемуаров». Я чувствую, что нечего будет больше сказать. Жизнь моя кончена. Она началась в царстве солнца, а кончается так позорно.

Какой запах! Какой запах!

Напрасно я стараюсь вспомнить прежнее веселье; напрасно я повторяю имена прелестных женщин, которые боролись на мне со своими страстными чувствами. О, Жанна, блондинка, с прелестными золотистыми волосами! О, Берта, брюнетка, твое лицо и линии тела напоминали ту прелестную Лиану, которую безумно любил мой хозяин! А ты, Марта, такая любительница лакомств и поцелуев! И ты также, Андре, чудная и изящная dame d'amour! Жанна, Жанна, все Жанны, Мери, Марии, Маноны, Клотильды, Матильды… и ты, Луизетта, и ты, Маргарита, и все вы — из провинции, из всех городов Европы и Америки, веселые, свежие, разбитные женщины, покинувшие своих несносных мужей, распутные, удовлетворяющие до пресыщения свои сладострастные чувства, очаровательные кокотки, женщины полусвета…

О! я вас умоляю, вернитесь все, как видения, принесите какое-либо утешение несчастной кушетке! Я была предназначена служить вашим прихотям; я не спала ночей напролет, записывая ваши похождения, вы у меня в долгу. Дайте же мне возможность вновь зажить прежними мечтами. Я обращаюсь к вам, как к последней надежде на спасение. Если вас больше не будет со мной, я не выживу!

О, бедная! Мой хрыч заставил меня принять третью по счету ванну!

Горничная это заметила.

— Старая свинья! — воскликнула она. — Кроме как пить, он обо всем забывает!

Она в это время натирала паркет.

Здесь натирают паркет; но никогда не сменяют старику белья. Как это грустно, состариться таким образом!

Говорила ли я, что горничная грубая замарашка? Прежде всего, она некрасива; она дурно провела свою молодость.

Сегодня, после полудня, пришел к нам племянник моих новых хозяев, служащий в одном большом магазине. Тетки его не было дома; она по воскресеньям ходит к вечерне.

Ожидая ее, он стал заигрывать с горничной, так как не мог же он разговаривать со своим дядей, который не только не говорил, но и не понимал ничего. Та ничего не имела против, наоборот, она была очень довольна. Я не уверена, произошло ли то, чего они хотели, потому что они ушли в столовую или, может быть, в гостиную, а оттуда я уже ничего не могла слышать.

Мой старик в это время утешался вполне.

…Прошло девять дней; ничего нового. Моя жизнь, как и жизнь всех окружающих, протекает вяло и однообразно. Я не в силах больше так жить. Я задушусь. Я, сказав последнее прости, наложу на себя руки. Я сделаю сверток из всех листов бумаги, которые я исписала чернилами, и пусть, кому заблагорассудится, возьмет их. Так моряк, чувствуя, что корабль идет ко дну, бросает в море бутылку.

Прощайте, маленькие девочки, так страстно льнущие к мальчикам; среди вас я провела такие счастливые годы; прощай, узкий и темный двор — царство тишины и тайн; прощай, бедная мебель; не знаю, куда тебя судьба забросила, а, может быть, ты, как и я, в этот момент стонешь и сожалеешь о прошлом; прощайте, прелестные женщины, девицы, полудевы, услаждавшие песнями мой слух и заполнявшие мою тоску такими чудными звуками; прощайте, сударыни; прощай, прелестная дама с карими глазами, которую я любила от всей души; прощай, милашка Андре; тебе мой хозяин уделял много сокровищ своей души и кое-что еще; прощай, дорогая Ивонна, ставшая законной супругой моего хозяина; не делай его рогоносцем, он тебе доверяет, и к тому же бесполезно обманывать такого супруга, как он; прощай, мой любимый хозяин, которого могучее туловище, покрытое волосами, приближало к доисторическим людям, к первым потомкам медведя или обезьяны, обладателям мускулистых солидных рук; его уста так много дали и в таком обилии приняли поцелуи; его нервная сила была так поразительна; и я убеждена, что он мог удовлетворить всех женщин мира и даже негритянок! Прощай, прощай славная, прелестная жизнь, пышно расцветавшая, и этот тернистый путь, по которому, обнявшись, проходило столько влюбленных пар; прощайте, вздохи, ласки, крики восторга, возгласы, мольбы… Еще!.. Еще!.. Еще!.. Прощай, маленький стул, мой соперник и соучастник; прощай, большая кровать, к которой я ревновала, ты единственная непроданная, ты, может быть, и поныне служишь прихотям моего дорогого хозяина и обожаемой им Ивонны; прощай, старое тяжелое мещанское кресло; прощай, неудобный пуф; прощай, перо; прощай, чернильница; прощай, бумага, я могла бы записать еще много интересных эпизодов, если бы не этот злосчастный случай…

Я плачу, я рыдаю, мои нервы взвинчены, я не вижу, я не слышу больше, я как бы парализована… Я, кажется, становлюсь хрычом, похожим на моего старого хозяина… я перестаю узнавать… Я немею… Вот мои последние слезы… Я плачу… Я смеюсь… Я схожу с ума! Я сумасшедшая! Ах! Ах! Ах! Я сумасшедшая… безумная! Я… безумная… Я плачу…

КОНЕЦ.

Имя этого писателя вряд ли знакомо широкому кругу наших читателей. Да и знатокам французской литературы оно скажет не так уж много… Естественно, возникает вопрос: насколько правомерно появление Викторьена Дю Соссея в блестящей компании «Секс-пира», в окружении таких значительных художников и выдающихся стилистов, как Д'Аннунцио, Гюисманс.

Да, автор «Дневника кушетки» не сумел войти в анналы большой литературы. Самые подробные, самые обстоятельные «Истории французской литературы» не уделяют ему ни строчки. Его современники — литературные критики — со снобизмом зачисляли романы Дю Соссея в разряд бульварной литературы. А в фундаментальной «Библиографии французской литературы с 1801 по 1930 год», составленной американским профессором Тиме, не числится ни одной рецензии, ни одной критической статьи на 32(!) романа писателя. Еще более удивительный и характерный факт: многотомный библиографический словарь Тальвара, который служит незаменимым руководством для всех, кто занимается французской беллетристикой, вообще не упоминает Дю Соссея, как будто его не существовало. Но романами Дю Соссея с упоением зачитывались целые поколения французских (и не только французских) читателей…