Леопольд Захер-Мазох - Сочинения

— Пустите меня!.. Я деревенская девушка! — вопила пленница.

— Как бы не так! — усмехнулся один из агентов. — Я давно знаю тебя, Рахиль Басси! — и резким движением он сорвал с ее головы красный платок.

Еврейка упала на колени и закричала во весь голос:

— Я ничего не знаю!.. Я не виновата!

— Это мы увидим, — возразил полицейский чиновник. — Марш вперед!

Рахиль привели в комнату, где сидел патер Глинский с остальными агентами.

— Признавайся, что заставило тебя скрываться в здешней усадьбе? — начал старший агент.

— Я не сделала ничего дурного!.. Как Бог свят, ничего!

— Замолчи, разбойница, душегубка!

— Я никогда не проливала человеческой крови… В этом я неповинна.

— Говори, где твои сообщники?

— У меня нет сообщников!.. Я не преступница… Убей меня Бог на этом самом месте! Не возьму я такого греха на душу!

— А знаешь ли ты барышню Малютину?

— Знаю.

— Приходила ли она в Красный кабачок?

— Приходила.

— Зачем?

— Встречаться с господами.

— С Пиктурно и графом Солтыком?

— Кажется, да.

— Знала ли ты, что Малютина сектантка?

— Боже меня сохрани! Я этого и не подозревала!

— Ты лжешь, негодная! Тебе известно, что к этой секте принадлежит и Генриетта Монкони. Ты знаешь, где скрываются твои гнусные сообщники. Признавайся!

— Ничего я не знаю и не ведаю!

— Не хочешь признаваться? Ну, так мы тебя заставим! У нас для этого есть отличные средства.

— Пощадите! — воскликнула еврейка, падая на колени. — Я ничего не знаю!

— Перестань реветь! — пригрозил чиновник. — Кнут развяжет тебе язык!.. Позвать сюда пару здоровых баб с кнутами!

— Сжальтесь! — умоляла трепещущая от страха Рахиль. — Ведь я женщина… Неужели вы будете пороть меня?

— Не мы, а бабы.

— Нет, нет!.. Я не позволю!

— Тем скорее ты признаешься.

В комнату вошли две плотные, краснощекие, деревенские бабы с кнутами и веревками в руках. Увидя еврейку, они злорадно оскалили зубы.

— Вяжите ее! — скомандовал чиновник.

— Сжальтесь, пощадите!

Несмотря на упорное сопротивление, Рахиль была моментально связана проворными бабами.

— Прикажете начинать? — злобно усмехнулись они, обращаясь к агенту.

— Валяйте!

На обнаженную спину еврейки градом посыпались удары.

— Довольно!.. Довольно!.. Я все скажу… Развяжите меня! — кричала злополучная дщерь Авраама.

— Еще пять ударов для окончательного усмирения, — приказал чиновник.

Снова поднялись кнуты, снова заорала еврейка, но вопли ее не тронули никого из присутствующих. Рахиль призналась во всем: в своих сношениях с апостолом секты и с Эммой Малютиной, в убийстве Пиктурно и во многих других, до сих пор нераскрытых преступлениях. Она сообщила, что сектанты имеют убежища в Красном кабачке, в Мешкове и в Окоцине, и прибавила, что Эмма завлекала графа Солтыка с намерением принести его в жертву.

— Куда она его увезла?

— Не могу знать.

— Эй, бабы, принимайтесь за дело!

— Пощадите! Право я не знаю, где граф, в Мешкове или в Окоцине.

Посоветовавшись с патером Глинским, агент прекратил допрос и поспешил возвратиться в Киев, увозя с собою Рахиль.

Между тем, весть об аресте Рахили распространилась по деревне с быстротой молнии, и Юрий стрелой полетел известить об этом Сергича, а тот, не медля, отправился в Окоцин. В замке он застал только апостола, Эмму, Генриетту, Карова и Табича. Остальные сектанты разбежались: кто — в Галицию, кто — в Молдавию.

— Бегите! Скрывайтесь как можно скорее! — еще с порога закричал Сергич.

— Что случилось? — спросил апостол.

— Полиция схватила Рахиль, и она под кнутом выдала всех нас с головой… Часа через два сыщики будут здесь… Спасайтесь, пока еще не поздно.

— Я никого не удерживаю, — с невозмутимым хладнокровием произнес апостол, — сам же останусь тут.

— И мы также! — в один голос вскричали Эмма, Генриетта и Каров.

— Как хотите, — грустно улыбнулся апостол, — быть может, вы мне еще понадобитесь. Ты, Сергич, поезжай в Яссы и стань во главе нашей секты, пока вы не изберете другого апостола.

Да благословит тебя Господь!.. Теперь оставьте меня, я позову вас, когда будет нужно.

Все вышли из комнаты, а Сергич немедленно отправился по дороге на юг. Прошло несколько минут боязливого ожидания, затем апостол позвал к себе Эмму; Генриетта молилась и плакала, стоя на коленях.

Войдя в комнату, графиня Солтык упала к ногам своего учителя и покорно склонила голову.

— Настал всему конец, — начал апостол, — мы побеждены, и нам остается только умереть. Я покажу вам пример.

— Ты покидаешь нас! — воскликнула Эмма.

— Не могу же я живым отдаться в руки врагов наших, врагов Божьих, чтобы окончить жизнь в снежных пустынях Сибири. Я избираю путь истинный, который приведет меня в царство небесное. Смерть моя образумит неверующих, укрепит колеблющихся и воодушевит равнодушных. Это решено. Не старайся меня отговорить. Не сокрушайся обо мне, а пожалей тех, которых я оставляю в этой юдоли греха и скорби.

— Да будет воля твоя, — ответила сектантка, — но я клянусь отомстить за тебя твоим врагам!

— Не говори о мести, дочь моя, — это злобное чувство неугодно Богу. Из любви к ближнему наказывай грешников, оскорбляющих Божие величие и преследующих Его верных рабов. Веди этих глухих, слепых, заблуждающихся по пути к царствию небесному, вырви их души из когтей сатаны.

— Я буду следовать твоей воле до последнего издыхания и исполнять с Божьей помощью возложенную на меня миссию.

— Буди над тобою мое благословение, — продолжал апостол. — Знай, что я надеюсь на твою помощь в этот скорбный для меня час.

— Ты приказываешь мне убить тебя? — в ужасе воскликнула сектантка. — Нет!.. Нет!.. Требуй от меня всего, чего угодно, только не этого!

Кроткая улыбка озарила бледное лицо апостола.

— Жизнь и смерть наша в руках Божьих, — отвечал он, — я требую от тебя беспрекословного повиновения. Исполнишь ли ты то, что я тебе прикажу?

— Исполню.

— Позови сюда оставшихся членов нашей общины.

Эмма вышла из комнаты. Апостол простерся на полу у подножия распятия и начал усердно молиться. Затем, услышав шорох шагов, он встал, подозвал к себе Табича и шепнул несколько слов ему на ухо. Старик содрогнулся и побледнел, но немедленно вышел из комнаты, а апостол в сопровождении своих духовных детей отправился в молельню.

Полчаса спустя Табич вернулся, неся в руках огромный деревянный крест. Положив его на пол, он вынул из мешка молоток и гвозди. Все присутствующие в ужасе следили за этими зловещими приготовлениями.

— Да будет воля Твоя! — набожно произнес апостол, осеняя себя крестным знамением. — Распните меня!

Эмма и Генриетта в слезах бросились к его ногам.