Георгий Котлов - Несколько мертвецов и молоко для Роберта

— Эй, мертвецы! — сказал я, подходя к забиякам так близко, что кулаки и ноги, мелькая в воздухе, едва не задевали меня. — Что вам не лежится в своих трухлявых гробах?

Представляете картину? Все эти драчуны застыли на месте как вкопанные и уставились на меня, словно я сам был полуразложившимся мертвецом.

— Что вам не сидится дома с вашими женами? — продолжал я, входя в центр толпы. — У вас что — синдром кретинизма на почве буйного помешательства? Далось вам это пиво! Идите домой и не будьте лицемерами — вылизывайте женам их нежные влагалища и пейте выделения с таким наслаждением, словно это ваше любимое пиво «Толстяк»! Разве лопать это «антизапористое» пиво приятнее, чем лизать женский зад? Наслаждайтесь жизнью, придурки, и любите друг друга, потому что впереди у вас — Вечность. А когда все это надоест вам и когда любимая женщина бросит вас, обращайтесь к Роберту Дезертиро, и он бесплатно научит вас восемнадцати способам суицида.

Честно говоря, я ждал, что меня ударят после первых же слов, но, к удивлению, чем дольше я нес свою чепуху, тем дальше отступали от меня молчаливые, как покойники, парни. Я расхаживал среди них важно, словно петух среди кур, и продолжал разглагольствовать:

— Способ номер один. Любой желающий может продемонстрировать его на глазах своей возлюбленной, которая бросила его и которой на него плевать. Для этого вы демонстративно влезаете на столб и двумя руками хватаетесь за электрические провода. Пусть она смотрит, как ваш обугленный и скрюченный труп болтается под луной. Может быть, она всплакнет. Да, может быть, всплакнет и пожалеет вас, но воскресни вы вдруг, и думаете, она вернется? Хрен вот! Ни за что и никогда! Что вам остается в таком случае делать? Совершить способ номер два…

Парни почему-то стали расходиться, никто не ударил меня ни кулаком, ни ножом в область сердца; под конец молча ушла пьяная девица-рефери, и я остался один. Наверное, они приняли меня за одного из тех придурков, кто в белых одеждах ходит с лысой, как у меня башкой, и проповедует хари-кришну, хари-раму. Скорее я предпочел бы проповедовать «Камасутру», чем эту дурацкую харю-раму.

Я громко расхохотался под луной, а затем отправился дальше.

На улице было свежо, но не холодно, а меня от тоски и одиночества продолжало трясти, словно в лихорадке. Очевидно, так чувствует себя слепой щенок, которого оставила мать и который, ища ее, скулит и натыкается на стены и пустоту. Так же и мне, как несчастному щенку, хотелось сейчас прижаться к моей любимой, моей дорогой и моей хорошей, только к ней одной. Как это было бы здорово — положить голову ей на колени и, вдыхая с наслаждением аромат ее духов и теплоту тела, думать о том, что потом мы пойдем домой, разденемся, ляжем на разложенную тахту и всю ночь будем любить друг друга без лицемерия, словно обезьянки породы бонобо, а под утро, обнявшись, заснем, перепачканные моим ядом и ее выделениями. Сквозь сон я буду крепче сжимать ее в своих объятиях, а она будет отвечать мне тем же, и ее голова и распущенные волосы будут у меня на груди, и я, зная, что она рядом, буду счастливо улыбаться, показывая темноте свои клыки…

Обойдя детский сад «Сказка», я вышел к небольшой сцене, похожей на дешевый остановочный павильон, и двум рядам деревянных скамеек перед ней. В 1996 году на этой сцене нашли молодого парня, умершего от передозировки, и даже шприц торчал у него в вене, а еще раньше здесь частенько выступала местная самодеятельность. По праздникам привозили целый автобус артистов, и они, переодевшись в национальные костюмы, развлекали нас мордовскими танцами, а потом худенький усатый паренек исполнял песни из репертуара Муромова и Леонтьева. Особенно здорово у него получалась древняя песня «Яблоки на снегу», и всем нравилось, как он задушевно ее исполняет, и ему самому, наверное, нравилось, пареньку этому усатому, и он, наверное, мечтал, что когда-нибудь станет настоящей звездой эстрады.

Черт его знает, может, давно уже стал звездой и кумиром девчонок, поет собственные песни и разъезжает на новеньком «Кадиллаке», а может, не стал ни хрена и до сих пор выступает по праздникам на подобных жалких сценах, где в каждом углу насрано и стены разрисованы похабщиной, и все поет про свои яблоки на снегу.

У самой сцены блевал человек в ярко-желтой, словно у железнодорожника, куртке.

Я сел с краю, сжался в комочек, чтобы согреться, и сам не заметил, как заснул.

Мне приснилось, будто я очутился в мрачном подвале ФСБ, нашпигованном психотронным оружием, и вроде бы я такой ловкач, что быстренько настраиваю всю эту аппаратуру на нужную волну и включаю, — словом, о чем думал час назад, то и приснилось. Но вот, правда, эффект этой пси-атаки получился во сне совсем иным, чем я представлял себе наяву. Кошмар, в общем. Например, прямо из своего мрачного подвала я увидел, как несколько мужчин влюбляются в одну и ту же женщину, а она до гробовой доски хранит верность своему мужу. Все эти мужчины так и сходят по ней с ума, потому что другую полюбить уже не могут, а ей плевать на них. Тогда они в отчаянии, выбрав один из восемнадцати способов Роберта Дезертиро, совершают суицид.

Но это еще не все. Мне приснились и другие ужасные последствия моего эксперимента. Матери влюблялись в своих сыновей, дочери пылали страстью к отцам, и последствия кровосмешения можно было наблюдать в виде быстро народившихся мутантов и невообразимых уродов. У меня, все сидевшего в мрачном подвале, промелькнуло прямо на глазах несколько тысячелетий, и я уже видел всю Землю, заселенную такими тварями, каких не в каждом фильме ужасов встретишь. Один монстр с мохнатыми паучьими ножками вместо человеческих рук и ног сидел в центре паутины, и к каждому из тридцати его членов присосалось по русалке с нежными полупрозрачными крылышками… Я, понимая, что вместо Роберта Лекаря превратился в Роберта Ублюдка, хочу исправить ошибку и огромным молотком, который появляется у меня в руках, начинаю крушить всю эту аппаратуру, разбивать безжалостно все эти пси-лампы и мерцающие экраны…

— Боб! Боб?.. — услышал я и, не проснувшись до конца, понял, кому принадлежит этот голос. Антон Вилкин по прозвищу Гном. Он единственный человек на свете, кто звал меня так, на американский манер.

Я открыл глаза и увидел, что передо мной стоит тот парень в ярко-желтой куртке, который несколько минут назад блевал у сцены, а прямо над его головой светит такая же ярко-желтая луна. Звезд на небе совсем не было.

— Ну, думаю, он или не он? Поверить не могу! Боб, это же ты! — Гном обнял меня, и я еле вырвался из его объятий. Меня самого даже затошнило.

— Да, это я, — сказал я, потирая глаза, и только теперь разглядел лицо Гнома, весь рот у него был испачкан остатками блевотины. Его рыжую гриву украшали солнечные очки — смех да и только. Ночь на дворе, а он в очках от солнца. Вечно он нацепит солнечные очки на свою гриву и ходит так в любую погоду. Имидж у него такой, чтобы очки от солнца на гриве носить. Он, по-моему, никогда их на глаза-то и не опускал. Три года я не видел этого типа, а он опять в своих очках. С ума сойти.