Шахразада - Любовь Хасана из Басры

– Но никогда я еще не присутствовал на пире разума… А чревоугодие все религии мира единодушно относят к смертным грехам. И потому я принимаю твое приглашение с удовольствием, мудрец Георгий.

Собеседники поклонились друг другу, исполненные и уважения и восхищения. Георгий подумал, что гость из далекой страны, должно быть, удивлен простотой обхождения и отсутствием долгих церемоний. Живописец же в глубине души наслаждался именно тем, что его приняли запросто и без лишних слов готовы распахнуть перед ним сокровищницу мудрости.

Трапеза лишь укрепила художника во мнении, что он сделал весьма разумный шаг, отправившись за знаниями в далекую школу. Здесь не было утонченных кушаний, но простая и обильная пища и – о, это самое главное – молодые вдохновенные лица сотрапезников лучше всяких слов указывали, что здесь уважают знания и умения, быть может, более, чем во всем остальном подлунном мире.

Вечерело. Почтенный живописец неторопливо прохаживался над обрывом. Внизу шумела горная речка, вливаясь в запруду почти сразу за селением. Платаны, стройные, с серебристо-серой корой, о чем-то шептались с тихим ветерком. Квадратная площадка с мягким желтоватым песком чуть светилась в лучах заходящего солнца. И в этот миг уважаемому художнику Ван Акену стал ясен весь его замысел. Словно удивительная прохлада этого вечера в горах смогла прояснить его разум, дав ему понимание всех мельчайших деталей.

Будь на его месте почитатель Аллаха всесильного и всемилостивого, он непременно бы вознес ему хвалу. Но господин Ерун Ван Акен почитал Бога иначе и потому возблагодарил его на свой лад за этот миг ясности и понимания.

Теперь оставалось лишь одно – изучить символы веры иных религий, иных богов и иных знаний, дабы в образах, понятных каждому на этой земле и под этой луной, изложить свой замысел. Быть может, идея нового произведения уже не один день ходила за знаменитым живописцем, или заказ от уважаемого и достойного религиозного братства открыл некие шлюзы в душе этого человека. Кто знает… Но сейчас, под этими деревьями, под этой нарождающейся луной образ будущего творения был как нельзя более ясен, ясен до последнего мазка.

– Я назову его «Садом мирских наслаждений»! Я дам Адаму и Еве и радость первого поцелуя, и свершение первого греха, и мерзость падения до неведомых глубин!.. Я дам им все, что дано любому смертному… И посмотрю, с каким отвращением будут взирать эти смертные на то, что творят они ежедневно и ежечасно!

Альбом, непременный спутник странствий почтенного живописца, был тотчас же извлечен из складок платья, весьма, к слову, плотного для этих теплых краев. Вот уже открылась мастеру белизна чистой страницы, вот уже грифель заскользил, отражая образы, все яснее встающие перед мысленным взором мастера.

Вдохновение поглотило художника. Хасан, уже несколько минут наблюдающий за ним из-за толстого ствола дерева, удивлялся и радовался тому, как похож этот великий, знаменитый мастер сейчас на него, простого ученика. Похож и решительными движениями грифеля, и неудовольствием при виде того, что рука не может в полной мере отразить замысел… Похож просто тем, что точно так же не расстается с бумагой и грифелем ни на миг.

«Аллах милосердный, Мехмет был прав! Этот человек поймет меня с первых слов… Нет, не бояться его следовало мне. Дóлжно было ждать его у дороги, всматриваясь в даль. Должно было припасть к ногам учителя, дабы позволил он наслаждаться общением с мастером. О да, и мне, конечно же, не стоило запираться в пыльной тиши библиотеки ради того, чтобы выдержать экзамен… Думаю, никакого экзамена и вовсе не будет!»

Душа Хасан запела. Говоря по чести, он много раз уже ощущал себя не совсем таким, как его приятели и сверстники. И более далеким, и более замкнутым, и более суровым. Сейчас же он увидел, что великий мастер точно так же сосредоточен на своих идеях, точно так же даже посреди прогулки напряженно думает о грядущей работе, так же готовится к ней.

«Но, увы, есть и отличие… Для него весь мир вокруг есть источник вдохновения… Мастер не копирует слепо то, что видит, пытаясь придать ему жизнь… Он пленен образами, что живут в его душе, в его разуме… Именно они есть плод его воображения, и именно их он изливает, претворяя в жизнь свой замысел. Аллах всесильный, дано ли будет мне, несчастному, когда-либо такое же умение?..»

Юноша следил за тем, как художник покрывает линиями листок за листком, и в душе его ожила белейшая из всех видов зависти – зависть ученика к учителю.

«О, каким бы счастьем было увидеть, что он создает, над каким полотном работает! Нет, я не хочу, более того, я боюсь показывать ему свои школярские, ученические работы. Но хотя бы побеседовать с ним… Понять, как из подмастерья рождается мастер, как никому не известный творец становится знаменитым и уважаемым… Понять, что, кроме вдохновенной души и усердия, нужно для этого…»

О, если бы мог сейчас услышать мысли своего сына визирь Рашид! Он бы усмехнулся в усы и подумал, что из мальчика-мазилки вырос человек, желающий не просто рисовать, но человек, желающий возвыситься своим мастерством. И пусть это не мастерство царедворца, интригана или знатока всех и всяческих законов! Но имя мастера точно так же бежит впереди него, как имя придворного мудреца. И точно так же значит для окружающих столь много, что иногда вызывает почтение одним лишь звуком шагов. «О, мальчику, – подумал бы отец, – хочется быть великим! Значит, кое-что в его душу я все же вложил!»

Да, сейчас сомнений в этом не было – вложил, и очень много вложил. И прежде всего, неосознанное, но от этого не менее сильное желание доказать всем, и в первую очередь визирю, что и он, его младший сын Хасан, достоин уважения и внимания. Достоин того, чтобы его имя, как имена его старшего брата и отца, произносилось всегда вместе со словом «почтенный».

Но сейчас совсем иные мысли мучили и радовали Хасана. Великий мастер, о радость, оказался точно таким же человеком! Лишь изумительное мастерство и необыкновенное воображение выделяло его из множества людей. И это не могло не вызывать восторга в душе юноши. А мучило его сомнение в том, что наставник позволит хоть словом перекинуться с мастером-живописцем.

И тут в памяти Хасана всплыли слова его друга: «Кто тебе может это запретить?! Мудрый Георгий?» О да, ему никто этого запрещать не будет. Кроме, должно быть, него самого…

– И долго ты собираешься прятаться, мальчик?

В голосе Георгия звучала улыбка. Юноша покраснел и возблагодарил Создателя за то, что в сгущающихся сумерках этого почти не видно.

– Учитель… Но я не прячусь…

– Мой юный друг… Даже если бы я не знал тебя вот уже год, и то сразу бы понял, что ты здесь, в густой тени платанов, следишь за нашим гостем, гадая, будет ли он столь щедр, чтобы одарить тебя одним лишь мигом своего внимания.