Шахразада - Любовь Хасана из Басры

– Понимаю, учитель.

– Помни, мальчик, искусство живописи, пленниками которого являемся мы оба, очень коварно. Оно требует иногда совершенно полярного – или полного сочувствия зрителя чаяниям творца, или полного непонимания оных. И тогда художник запоминается именно неразгаданностью тех тайн, о которых рассказывает.

– Но как же это совместить, о мастер?

– Мальчик, совместить сие не удавалось пока никому. Есть художники – мистификаторы, есть художники – певцы реального. Если же ты найдешь свой путь, путь, где тебе удастся объединить и то и другое… О, вот тогда твое имя воистину останется в веках!

Хасан решился задать вопрос, который давно уже мучил его:

– А ты, мастер? Почему ты стал живописцем?

– Потому что это было моим желанием с первых дней жизни. Мой дед, мои дядья… Все они причастны к этому искусству. И все отговаривали меня… Но я не мог не взять в руки кисть. Иначе бы просто умер.

И Хасан вновь кивнул. Он чувствовал то же самое. Если бы отец сумел отобрать у него перо или стилос, он бы просто умер.

– Так, значит, все наши муки, мастер?..

– Да, мальчик, это просто поиски языка, которым мы можем говорить с теми, кого уважаем, боимся или любим…

– И все эти высоколобые наставления об искусстве линии, о божественном предназначении?..

– Это просто азбука, это инструменты, точно такие же, как перо или кисть. Они научат тебя тому, как изображать жизнь. Но никогда не ответят на вопрос, зачем ты это делаешь. Ведь не столько наживой или заработком прекрасно любое искусство, сколько возможностью выразить свой взгляд…

– Так, выходит, что тот, чья душа пуста?..

– Да, он так и останется лишь подмастерьем… Ибо только когда есть что сказать, ремесленник превращается в мастера.

Хасан кивнул. Сам себе он напомнил сейчас чинийского болванчика, которого видел в покоях учителя – тот так же молча кивал головой, приторно улыбаясь. Но что тут можно сказать? Великий мастер открывал сейчас Хасану глаза на истину, которая самому мастеру давно казалась азбучной, но для любого начинающего была подлинным откровением.

– Ну что ж, юный ученик, а теперь давай отправимся в библиотеку. Ведь именно там, если я правильно понял слова мудреца Георгия, и найдутся ответы на все мои вопросы.

– О да, почтеннейший, думаю, что там найдутся ответы на вопросы всего мира.

– Но пока мы будем возвращаться, юноша, предлагаю продолжить нашу интереснейшую игру. Итак, дуб тебе напомнил верблюда, что попирает ногами караванные тропы, невозмутимый и уверенный в каждом своем следующем шаге. А вот это скала? Она какие мысли навевает?

Высокая скала очертаниями напомнила Хасану парус. Но юноша понимал, что не такого простого ответа ждет от него художник. Он на миг попытался стать самой скалой, овеваемой ветрами, омываемой снегами, мерзнущей зимой и трескающейся в жару. И понял, что скала эта мечтала о свободе, полете…

– Аллах всесильный, должно быть, она мечтала бы взлететь, – прошептал он. – Крыло, учитель! Она напоминает мне крыло!

– Очень хорошо, мальчик! Теперь ты понял, как нужно прикасаться душой к сути предметов и явлений для того, чтобы найти верную ассоциацию.

– Прикасаться душой? Ко всему?

– Конечно, юный художник, ко всему. Ибо никто чаще творца не прозревает суть вещей. Да и какой иначе толк в творце, если он, подобно озеру, отображает лишь очертания предмета, не задумываясь о его предназначении?

– И ты, мастер, тоже вот так прикасаешься душой ко всему?

– Да, мой юный друг. Ибо иначе мои картины будут лишь дешевой мазней. А мне, поверь, очень этого не хочется.

– Я понимаю тебя учитель…

– Просто я научился видеть не только суть вещей, но и понимать, сколь далеко мой разум может продлить любую ассоциацию. Иногда, поверь, Хасан, мне самому бывает страшно – ибо флейта может у меня вызвать мысли об убийстве, а скачущая лань – о высоком и божественном человеческом предназначении. Вспомни, мы с тобой говорили о символах – их я вижу везде. И чем больше узнаю нового, тем больше этих символов, казалось бы, в совсем привычных вещах.

Хасан почувствовал, что голова его кружится, а разум готов уже распрощаться с телом. Или, быть может, то была даже не зависть, а сочувствие, ибо жить, понимая суть вещей, должно быть, так же приятно, как израненной ладонью зачерпнуть пригоршню соли.

Показалось здание библиотеки. Хасан уже настолько привык к ее стрельчатым окнам, высоким сводам, каменным стенам, что вошел бы, так ничего и не заметив. Господину же Ван Акену здание показалось храмом, но весьма зловещим. И это ощущение передалось Хасану.

– Аллах всесильный, – прошептал он. – Быть художником, похоже, не столько предназначение, сколько наказание…

Мастер услышал эти слова юноши или, быть может, угадал их.

– Я бы сказал, мой юный друг, и то и другое. Иногда желание изобразить то, что видит твоя душа, так же сильно, как может быть сильна жажда в пустыне или желание согреться высоко в горах. Иногда же Бог щадит своих детей и дает возможность отдохнуть. И этот отдых, сколь бы желанен он ни был, иногда куда мучительнее даже самой тяжкой работы.

Стеллажи из темного дерева, заполненные до отказа книгами, свитками, тяжелыми инкунабулами в переплетах из толстой свиной кожи с медными замками, напротив, вдохнули в умолкнувшего мастера поистине необыкновенный интерес. Он начал рассматривать корешки. И чем дальше вдоль главного прохода уходил, тем быстрее был его шаг. Вскоре он почти бежал, на ходу едва не выкрикивая названия книг, что уже стали привычными, добрыми собеседниками для Хасана. Когда же почтенный мастер взял со стола наставление об изучении и изображении живого существа, которое создал великий мастер живописи, живший в блистательной стране Аль-Андалус, почти ненавидимое Хасаном, слезы навернулись на глаза художника.

– Бог мой, помоги мне! Это же великое наставление самого Джаншаха-ибн-Махди! Ему нет цены! Я думал, что легенды, рассказывающие об этой книге, все врут. Ибо Ибн-Махди был мастером из мастеров, а книгу я вижу впервые, хотя бывал в сотне библиотек и в полутысяче богатых домов, что превыше всего гордятся не алмазами, а знаниями.

Хасан, в который уж раз за сегодня, поразился происшедшей с мастером перемене. Воистину его лик был столь же переменчив, сколь удивительны были образы, возникающие в его воображении. Сейчас великий мастер более всего напоминал мальчишку, получившего подарок, о котором даже мечтать не смел.

– Ну что ж, юный мой проводник, теперь мне осталось увидеть, где хранятся книги или путевые заметки великих странников… И тогда я, как и ты, забуду дорогу из этого приюта тихой мудрости.