Шахразада - Любовь Хасана из Басры

– Нет, Валид, я лучше знаю, что ему надо в жизни. И не пожалею сил, чтобы изгнать его тупое упрямство и сделать наконец полезным для семьи и страны. Ибо не мазилками, а мудрецами всегда гордился наш род.

Хасан помнил, что мудрец Валид тогда лишь тяжко вздохнул. Но слова о пользе для семьи и страны, словно сотни кинжалов, навсегда ранили сердце мальчика. И, взрослея, он всегда чувствовал неодобрительный, оценивающий взгляд визиря. И его вечное недовольство тем, что сын вырос не глиной в руках отца, а личностью со своими желаниями и устремлениями.

Вот и сейчас, глядя в спину неспешно идущему мастеру, юноша вновь подумал, разумно ли то, что он делает здесь и сейчас. Да, его желание стать живописцем, подобным уважаемому господину Ван Акену, понятно и естественно. Но полезно ли оно будет для семьи, для страны? Быть может, вечное недовольство отца мигом исчезнет, если он, Хасан, бросит малевать и станет усердно штудировать науки, более подобающие царедворцу?

Перед мысленным взором Хасана вновь предстала библиотека – его пристанище и проклятие. Вот он, усердный, вымазанный чернилами школяр, зубрит даты восшествий на престол, гибели царей, истории завоеваний и переворотов. Вот пытается понять, что есть достойного в торговле разными товарами и что есть там прискорбного. Вот учится оценивать на взгляд горы мехов или тканей, пригоршни специй и драгоценностей. О, эти картины были и ярки и свежи в памяти, ибо таким были дни малыша Хасана. И вновь тоска, сильная и беспощадная, как зубная боль, пронзила его душу. Словно вся радость жизни в единый миг покинула существо Хасана.

«О нет, Аллах всесильный и всемилостивый! Никогда я не стану полезным для семьи. И это прекрасно. Ибо я мечтаю остаться самим собой, а не глупой марионеткой в руках отца, а потом и насмешницы-судьбы. Пусть мой путь еще во мраке, но я знаю, чего не желаю и к чему стремлюсь! Я буду ходить по пятам за мастером, буду учиться видеть в привычных картинах мира не только торжество творения повелителя всех правоверных, но и бесконечный, воистину вечный источник для вдохновения человеческого, вдохновения художника!»

Внезапно эти горячие слова, что произнес Хасан в душе, наполнились для него новым смыслом. Его шаги по дорожке перестали быть шагами – он словно ступал в новый мир, где утоптанная земля была не просто путем из одной точки в другую, но дорогой к этому новому миру, новой жизни. Чуть изменился даже звук тихого ветерка – теперь он звал к далеким горизонтам и словно впервые увиденным лесистым горам. И вновь Хасан, как это бывало раньше лишь в библиотеке, услышал голоса тех, кого не видел – мир для юноши наполнился образами, уносящими его душу прочь от реальности к фантазии, увы, даже более реальной, чем сама его жизнь.

Всего несколько мгновений длилось это удивительное состояние. Вот оно исчезло, но торжество в душе юноше осталось. Ибо он наконец смог отказаться от общепринятого и увидеть свое, данное лишь ему одному.

– Бог мой, как же прекрасно то, что сотворил ты силой своего вдохновения! – вздохнул художник и обернулся к Хасану. – Итак, друг мой, сейчас нас никто не слышит. Я видел, что тебя мучит не одна сотня вопросов…. Быть может, ты задашь мне хоть некоторые из них?

Юноша благодарно улыбнулся художнику, набрал полную грудь воздуха и… И понял, что все его вопросы разбежались, словно мыши при виде голодного кота.

– Увы, учитель. Я столь о многом мечтал тебя расспросить, что не знаю, с чего начать.

– Что ж, такое бывает. Тогда, с твоего позволения, мы начнем нашу беседу не с ответов на вопросы.

– Я буду благодарен, почтеннейший.

– Скажи мне, Хасан, ведь ты же из тех, кто считает Аллаха всесильного и всемилостивого создателем всего сущего?

– Да, уважаемый, это так.

– Думаю, что для тебя было совсем непросто решиться впервые изобразить человека. Не правда ли?

– О да, учитель, воистину так. Более того, я смог лишь подумать об этом только после того, как один из наставников мне подарил нечто вроде ключа к пониманию. Он сказал, что тот, кто изображает человека, пытается прикоснуться к высочайшему из творений Аллаха всесильного, пытается понять торжество и величие этого творения.

– Что ж, это истинно. Но, увы, никому и никогда не подняться до вершин этого акта творения. Но пытаться… О да, должно быть, это есть ключ к пониманию всей живописи.

Хасан склонил голову, понимая, что мастер лишь наполовину беседует к ним. Вторая же половина – это, должно быть, попытка понять, что же делать с замыслом, который погнал его в столь далекий путь… И быть может, что делать с другими замыслами, о которых художник еще боится и задуматься.

– И ты, юный мой друг, получив такой ключ, начал?..

– Да, мастер, я пытался изображать человека. То, что у меня получалось на первых порах, было не достойно даже сожжения – чудовища без жизни, корявые, словно марионетки, и бездушные, как камень…

Утоптанная тропинка привела собеседников к лугам у подножия неторопливо поднимающихся к небу гор, поросших густым лесом. И потому последние слова Хасана отразило далекое эхо:

– …душные, как камень…

Помимо воли Хасан вздрогнул. Ибо он знал, чувствовал, помнил, сколь прекрасной иногда бывает душа некоторых камней.

– И что же ты сделал с этими рисунками, мальчик?

– Конечно, изорвал в клочки… Что же еще можно делать с тем, что даже тебе, только миг назад оторвавшему калам от бумаги, внушает страх и отвращение?

– Понятно, мой юный друг. Понятно, но неразумно. Ибо разум творца – поверь мне, юный мой собеседник, я знаю, о чем говорю, – это богатство. И потому все, что появляется перед твоим мысленным взором, все, что изображено, дóлжно сохранить в ожидании того часа, когда придет черед. Ведь разумно предположить, что если создание прекрасного есть попытка прикоснуться к венцу творения господнего, то создание ужасного есть попытка отображения того, что мешает человеку подняться к вершинам…

– Так, значит, следует хранить все наброски?..

– Скорее, разумно было не называть то, что изобразила твоя рука, кошмарным творением, а попытаться понять, что в нем столь отвратительно тебе. Быть может, ужасные глаза – это твой страх, неумело изображенная поза – твоя боязнь падения?.. Быть может, то, что тебе сейчас кажется недостойным изображения, когда-то пригодится для того, чтобы понять самому и показать всем, какой путь предстоит человеку, любому, мальчик мой, человеку, пройти от уродства до красоты, от низменного человеческого в душе до возвышенного и почти божественного?

Конечно, никогда Хасан не задумывался о таком. Более того, уродцев, что некогда глядели на него с его эскизов, он не мог воспринять как творение, которое имеет право на существование. Но сейчас, после слов уважаемого мастера, он подумал, что, может быть, Аллах великий позволил этим страшилищам появиться, пусть и на бумаге, именно для того, чтобы показать одну из сторон уродства человеческой души.