Шахразада - Грезы Маруфа-башмачника

Наконец перед его глазами предстало ристалище — освещенные сотнями факелов древние каменные кольца казались зловещими. Плиты площадки сверкали всеми оттенками серого — камни, отполированные тысячами ног, помнили смерть и возвышение каждого из бойцов.

Гул, тот гул, который слышался юноше, и в самом деле звучал вокруг — то пели зрители, приветствуя бойцов.

Все, кто в этот вечерний час пришел к церемониальной площадке, стояли за вторым кругом безопасности. В первый допускались лишь жрецы, наблюдавшие за игрой-схваткой. Ибо поведение тяжелого каучукового мяча мало предсказуемо, но жрецы были выучены уклоняться от самых удивительных его полетов. Попадание же мяча в кого-то из зрителей грозило тому смертельными увечьями и было столь страшным предзнаменованием, что он, Куакуцин, не решался даже представить себе его значение.

Шествуя по живому коридору, Куакуцин видел в глазах зрителей и предвкушение схватки, и жажду крови, и ожидание победы. За спиной юноши раздавались все новые и новые шаги — то присоединялись к нему члены его команды, бойцы, выигравшие уже не одно сражение.

— Сегодня вашими соперниками, мальчик, будут не пленные… Не рабы и не враги. Мы ожидаем бедствия куда более страшного, чем саранча или недород. Мы ожидаем войны, увы, войны, которая истребит и весь наш народ, и соседние народы. Это записано не на облаках, а в камне. И теперь мы хотим лишь знать, когда столь страшное бедствие обрушится на наши земли. А потому твоими соперниками будут юноши-бойцы из долины Анауак, столь же сведущие в правилах игры, как и ты сам, и столь же желающие победить, как желаешь этого ты.

— Бедствие, учитель? Почему же ты не сказал мне об этом раньше? Быть может, я бы смог куда лучше подготовиться к схватке. Быть может, я бы не тратил время и силы на любовное сражение…

— Чему суждено случиться, мальчик, то случится. И никакая дополнительная подготовка не поможет бойцу. Более того, она не изменит предначертанного. Теперь ты знаешь, что судьба и твоей собственной жизни, и жизни каждого из нас не только в твоих руках, но и в руках твоих соперников. А потому сражайся отчаянно, но разумно.

— Но почему так ликуют зрители? Разве они не знают?…

— Нет, мальчик, не знают. Лишь несколько десятков человек осведомлены о том, что же на самом деле решается сегодня на церемониальном поле. Но они молчат. Все же остальные радуются зрелищу. Думаю, наши земляки предвкушают и твою победу, мальчик… Ведь никогда еще ты не проигрывал схватку.

— Но никогда еще я не сражался с самой судьбой, — проговорил Куакуцин едва слышно.

Учитель лишь кивнул и отстал. В ближний круг безопасности войти не мог никто — только игроки и лекари знали этот узкий каменный коридор без крыши.

Блеснула у горизонта первая звезда — над Теночтитланом восходила Птица. Вновь зазвенела бронза. И сражение началось.

Теплые камни, казалось, сами подталкивали игроков под пятки. Он, Куакуцин, почти сразу завладел мячом и теперь бежал к кольцу соперников, уворачиваясь от преследователей. О, те не скупились на подножки и удары. К счастью, члены его команды, сколь могли, защищали его. Вот уже пять шагов отделяет его от прыжка, вот три… Вот…

И в этот момент он почувствовал страшную боль, пронзившую все его тело. Огонь, заглушающий разум, поднимался все выше, не давая даже вдохнуть полной грудью. То была первый из скверных сюрпризов, приготовленных соперниками. Их руки, как и руки самого Куакуцина, были забинтованы сыромятными ремнями. Но ремни эти были унизаны длинными бронзовыми шипами. Удар же соперника пришелся по животу юноши.

Но ничто, казалось, не могло его остановить — даже скверные, пусть и дозволенные правилами, удары и зуботычины. Куакуцин знал, что тому, кто нанес удар, несдобровать — ответные удары последуют незамедлительно и будут в сто раз жестче и болезненнее без всяких шипов и колючек. Ему же нужно лишь преодолеть огненную лаву боли, что затопила его разум, взвиться в воздух и бросить тяжелый мяч в кольцо.

Тело повиновалось разуму само — и уже через миг, в этот раз бесконечно короткий, Куакуцин увидел каменное кольцо перед самым своим лицом. Мох покрывал его поверхность, паутина заплела просвет. Но мяч — тяжелый, черный, не отражающий света звезд и факелов — безжалостно прорвал ловчую сеть паука.

Зрители взревели. Но лица жрецов, наблюдавших за сражением, остались безучастными. Они словно читали книгу, ожидая появления каждого следующего знака, чтобы проникнуть в суть грядущих перемен.

Мячом завладели соперники. Теперь они стремились к кольцу команды Куакуцина. И он не мог им ни в чем воспрепятствовать. Конечно, можно было бы ударом головы или ноги попытаться остановить того, кто нес мяч. Но вряд ли такая попытка увенчалась бы успехом. Гораздо разумнее было дать им добраться до кольца, но не дать совершить бросок.

Бег без мяча оказался удивительно быстр и легок. Сколько раз замечал это Куакуцин в дни прежних сражений-игр, столько раз и поражался этому, пусть и вполне объяснимому факту. И соперники, и члены его команды остались позади. Зрители улюлюкали, решив, что Куакуцин пытается сбежать с поля, спасти свою жизнь.

Сейчас юноша не замечал саднящей боли, не чувствовал, что капли крови прокладывают себе путь вниз. Почему-то сейчас ему вспомнились глаза Нелли, ее нежный и горячий взгляд.

«Она будет моей женой. Мне надо лишь сделать так, чтобы бедствие, которого ожидают жрецы, пришло на нашу землю еще очень не скоро…» О, сколько же может передумать человек в один короткий миг!

И вновь Куакуцин взвился в воздух. Его лицо вновь оказалось напротив кольца, а ладони сложились щитом, готовые вытолкнуть мяч обратно. Удар ожег кожу рук, отдался в каждой кости, и Куакуцин услышал хруст. Но мяч летел обратно — он не коснулся каменной плиты под кольцом, он летел в лицо соперника, уже ликовавшего, что ему все удалось…

Что было дальше, осталось Куакуцину неведомым — без сознания его уносили с поля лекари. Руки юноши были сломаны в локтях, кожа на ладонях висела клочьями, ссаженная ударом чудовищной силы.

— Ну вот, мальчик, — прошептал жрец, — твоя судьба и определилась. Сюда, на поле ристалища, тебе нет возврата. Но ты смог защитить свою страну еще на долгие сотни лет. До того дня, когда Птица, совершив полный оборот, вновь поднимется над горизонтом.