Татьяна Розина - Кама с утрА. Картинки к Фрейду

С тех пор, как вид мужского полового органа, вызвавшего у меня в детстве сильный испуг, автоматически вылился в виде мочеиспускания, очень часто при сильном возбуждении я не могла сдержать себя… и писалась. Галка растерялась и выдернула из меня руку… Мне стало стыдно. И от того, что я уписалась прямо на девочку. И от того, что было невыносимо приятно, когда Галка руками касалась меня. И от того, что мы занимались чем-то предосудительным. Наверное, и Галка ощущала тоже самое. Одевшись, она быстро ушла и мы с ней больше почти никогда не разговаривали. Хотя учились в одном классе.

Но иногда мне нестерпимо хотелось снова испытать те ощущения, которое я почувствовала с Галкой… и я засовывала руку себе в трусы. Сначала спокойно, медленно, а потом сильнее и быстрее я тискала мягкие половинки своей булочки, протискивалась пальцами вглубь и нащупывала бугорок, от прикосновения с которым меня начинало подёргивать… затем засовывала пальцы далеко в себя, но того эффекта, который был с подругой, больше никогда не испытала. Ни тогда, ни потом, я не могла усладить себя собственными усилиями. Мне всегда нужны были чужие руки, чужие глаза и губы. Но не мужские…

Окончив школу, я вырвалась из удушливого Иваново в Москву в надежде устроиться в большом городе. Особых планов на будущее я не строила. Чем буду заниматься — не знала. Школу я окончила посредственно, и на учёбу в ВУЗе не претендовала. Мне было совершенно всё равно, что буду делать в Москве. Я знала одно — в Иванове я никогда не выйду замуж. Замужество же казалось смыслом жизни. Нет, сексом я заниматься не хотела, вернее, не задумывалась, что с мужем предстоит заниматься этим грязным делом. Брак я представляла в виде совместных ужинов и уютных вечеров у телевизора. Я мечтала о детях. О том, как мы с мужем купим холодильник. И что по выходным будем ходить в кино или в зоопарк.

Ещё меня гнала в спину ненависть к грязному городу, к омерзительной юности с попытками Сашки-одноклассника залезть мне под юбку прямо в заплёванном подъезде. От всего этого воротило до колик в животе. Внутренний голос подсказывал, что Москва принесёт освобождение, даст вкусную конфетку, о которой в Иваново даже мечтать не приходилось. Но кроме голубой, эфемерной мечты, каких бы то ни было конкретных планов в моей голове не водилось. Да и быть их не могло. Я знала лишь одно — так, как жила моя мать и тысячи других ивановских женщин, я не желала. Но как мне жить следовало, я не знала.

Сняв койку у тётки, с которой познакомилась на рынке, за первый месяц я заплатила деньгами, привезёнными из дома. Тётка Светка, нестарая ещё женщина, взяла с меня за жильё самую малость, предупредив, что кроме оплаты я должна буду убирать в квартире, покупать продукты, готовить еду, то есть помогать по дому.

— Согласная, — чуть не выкрикнула я, считая, что мне невероятно повезло, и добавила, — вы не волнуйтесь, я заработаю потом… — обещала я своей квартиросдатчице, уверенная, что мне удастся это сделать.

Но жизнь, которую я совершенно не знала, внесла свои коррективы.

К концу месяца, отчаявшись устроиться на работу, я была готова вернуться домой в Иваново. Для работы в Москве, как оказалось, требовалась прописка, которую мне никто не спешил предоставить. Я что-то слышала о лимитчиках, но толком не знала, с чем это едят, а тётка Светка не спешила посвящать меня в эти дела, видимо, имея на мой счёт совсем иные виды.

— Слушай… девка, — сказала тётя Света, жуя кусок сухой воблы и запивая пивом, — а ты бы пошла к Седому… он тебе поможет…

Я уже знала, кто такой Седой. Это был противный мужик, живущий недалеко от вокзала и промышляющий заработками на проституции. Вокруг него крутились непотребные девицы, согласные на дешёвых клиентов, проходимцев, желающих спустить сперму, коротая время в ожидании поезда.

— Нет…. не могу… я — девушка, — заплакала я, понимая, о чём говорит моя хозяйка.

— Ну и ладно… ещё лучше. Пока поработаешь минетчицей…

— Противно, — протянула я, содрогаясь от одной мысли о предстоящей «работе».

— Да уж не противнее другого, — укоризненно отозвалась Светка. — Перед этим делом бахнешь полстакана водки. И все дела… никакая зараза не пристанет. И денежку заработаешь. И девственность сохранишь. Хочешь жить, умей вертеться… пока вертится… — Светка захихикала, кривя своим беззубым ртом.

Посопротивлявшись ещё пару дней, разрываясь между порывами вернуться в Иваново и категорическим нежеланием сделать это, я всё же согласилась пойти к Седому. Страх будущего был не таким сильным, как ужас прошлого. Впереди меня ждала неизвестность, как теперь стало ясно, не столь уж привлекательная. Но по большому счёту это была-таки неизвестность. А она всегда более притягательна, чем известное, но противное прошлое. Нет слов, меня страшило будущее у Седого, но тётка Светка всячески уговаривала, считая, что работа у Седого даст шанс, которого в случае возвращения в Иваново у меня не было.

— Ты только подумай сама… ну что тебя ждёт в твоём Иваново? — спрашивала она меня резонно. — Ну, трахнет тебя какой-нибудь ублюдок… родишь и будешь пахать на ткацкой, как твоя мамаша. К сорока годам превратишься в бабку… — живописала тётка Светка моё будущее и так мне знакомое.

— А тут? Что меня ждёт тут? — сопела я, размазывая сопли по щекам. — Грязное кресло у Седого и…

— Ну, ты и дура! Кресло это не навсегда. Вот увидишь, вывернется судьба другим боком. Всё от тебя зависит. А в Иваново…

Я не хотела в Иваново. Однозначно не хотела. А кресло у Седого я не хотела с сомнением и оговоркой. В итоге выбор пал на второе.

Седого прозвали так из-за седых волос, которые покрыли серебром его буйную шевелюру, несмотря на довольно-таки молодой возраст. Похоже, он не мылся и не расчёсывался годами. От одного его вида можно было вырвать, но Седой ласково погладил меня по голове и уверил, чтобы я его не боялась.

— Да уж, — разочарованно протянул он, осматривая меня. — Где тебя Светка нашла, господя. Сколько тебе лет? Не хватало под статью загреметь? Тринадцать?

На мне были старые потёртые джинсы производства Ивановской ткацкой фабрики, вылинявшая майка с Микки Маусом на груди.

— Я школу окончила… — пролепетала я, — семнадцать, скоро…

— Уже хорошо… — прервал Седой. — Но с такими данными только на минет могу поставить… Кто на тебя позарится? Ни кожи, ни рожи. А вот минет… да…

Я заплакала. Не из-за того, что не хотела делать минеты чужим дядькам, а из-за того, что Седой про меня вот так сказал. Что на меня никто не позарится. Обидно стало. Но Седой решил, что я сильно боюсь и, желая подбодрить, сказал:

— Не бзди, девонька… всё устаканится. Я плохого не посоветую. Вот, сядешь тут… — он показал в дальний угол, где стояло кресло, — а я уж к тебе буду подсылать клиентов. Ни о чём думать не надо. Открывай рот и соси…. ну, как Чипу-Чупс на палочке. В обиду не дам. Если что не так, кричи. Я рядом.