Анастасия Эльберг - Прикосновение к невозможному

Осознав, что она читает мои мысли, я вспыхнула. Авирона, в свою очередь, прижала ладони к щекам — так, будто мое смущение передалось и ей.

— Дана, извини, — сказала она, — я не хотела…

— Не знала, что мысли читают случайно !

— Прости. — Она помотала головой и приложила пальцы к губам, будто передавая мне невысказанные извинения. — Я просто хотела сказать, что ему плохо. Это все.

— Если ему плохо, пусть напишет мнеписьмо ! Так ему и передай.

Авирона смотрела на то, как я подхожу к окну и открываю ставни.

— Ты не понимаешь, Дана. — Любимая фраза Винсента: « Ты не понимаешь, Дана ». А из них бы получилась неплохая пара! — Ему плохо, когда ты думаешь о нем .

— Что же, надеюсь, там, где он сейчас, достаточно много вакханок! Они смогут его утешить ! — Я вернулась за стол. — Хватит уже об этом.

— Да, ты права. Хватит. — Она рассеянно тронула висок. — Я хотела поделиться с тобой. Подумала, что это важно… но теперь есть Киллиан, так что, наверное, все иначе.

— Мы можем переходить к десерту?

Авирона, на лицо которой уже вернулось привычное отсутствующее выражение, оглядела стол.

— К десерту? Да. Думаю, да.

— У меня есть замечательные пирожные. Тебе понравится.

— Ты не ответила.

Я, конечно же, сразу поняла, о чем она. Авирона снова смотрела на меня, но уже не пристально — то была, скорее, ленивая заинтересованность.

— Нет. Я его больше не люблю .

Винсент

1875 год

Швейцария, Женевское озеро

Я затянулся в последний раз и потушил остаток сигареты в пепельнице. Один из городских торговцев так красочно расписывал преимущества новомодного фильтра, что я не удержался от покупки, о чем теперь жалел: кто бы мог подумать, что крохотная штуковина может сделать вкус табака таким отвратительным? Еще больше я жалел только об одном: у меня не было возможности пополнить запас обычных сигарет, и в последующие пару-тройку недель придется довольствоваться этой гадостью. Уж лучше воздержаться от курения вообще, хотя это будет проблематично: оно помогало мне сосредоточиться и настроиться на нужный лад, будь то работа или творчество. Несколько раз я слышал от смертных о растениях, листья которых можно сушить, измельчать и превращать в табак, но после неприятного сюрприза с фильтром желания пробовать новое у меня не было. Я положил спички на подоконник и прикрыл ставни: ночь выдалась холодной, и мне не хотелось, чтобы моя гостья замерзла.

Судя по всему, ее родители тяготели к изысканным именам, так как назвали ее Виолеттой. Обычно вакханки носят короткие имена из двух слогов, и она при первом знакомстве попросила называть ее «просто Ви», попутно попросив прощения за «мамин извращенный вкус». Не помню, обращался ли я к ней по имени с того момента, да и все остальное помнил смутно. По моим ощущениям, она уже разменяла третью сотню лет, но отпустило меня до обидного быстро. Даже действие афродизиака сошло на «нет» за пару часов. О крови не приходилось и говорить.

Я был уверен в том, что после долгого воздержания смогу забыться хотя бы на ночь и выбросить из головы мысли о Дане и Авироне. А даже если и не забыться, то просто уснуть и спать без снов. Увы, этой ночью я опять проснулся в начале четвертого и больше не сомкнул глаз. Смотреть в потолок в ожидании рассвета и в тысячный раз задавать себе вопросы без ответов не хотелось, а поэтому я решил заняться чем-нибудь полезным. Если не поработать, то хотя бы порисовать или попробовать что-нибудь написать.

Виолетта спала на спине, сбросив на пол тонкое покрывало. Я снова укрыл ее, убрал с лица растрепавшиеся пряди черных волос, обратил внимание на то, что она хмурится, и положил ладонь ей на лоб. «Выпивать» кошмары вакханок было сложнее, чем кошмары людей, да и делать это мне приходилось нечасто, и голову сдавил свинцовый обруч боли. Я прикрыл глаза и выдохнул, отпуская увиденное. Виолетта улыбнулась во сне, погладила меня по руке и повернулась на правый бок. Теперь она не бродила в одиночестве по темным коридорам страшного каменного замка, а танцевала с подругами на залитом солнцем лугу. Совсем скоро они устанут и отдохнут в тени деревьев, а потом отправятся собирать травы для отвара — для вечерней церемонии. Остальное она, пожалуй, придумает сама.

Разместившись за столом в кабинете, я положил перед собой рисунок, над которым работал — портрет Даны — и уже взял было один из лежавших в небольшой жестяной коробке кусочков угля, но передумал. Мне осталось нанести последние штрихи, а потом критически оглядеть все целиком, но это следовало отложить до светлого времени суток. Я свернул работу, убрал ее в сторону и достал из ящика стола пару листов бумаги для писем. Давно, еще во время нашей совместной работы в Библиотеке, эту бумагу мне подарила Авирона — вместе со сделанным на заказ пером из венецианского стекла. Теперь такая вещь считалась «вышедшей из моды», но менять ее на что-то более современное я не торопился: стеклянное перо позволяло писать аккуратно и выводить каллиграфические буквы. Было что-то странное в том, что я использую подарок Авироны для того, чтобы написать письмо Дане… хотя вряд ли в моей жизни может произойти что-то еще более странное , чем теперешние события.

Дана,

Хочется верить, что ты до сих пор живешь в нашем парижском доме и получишь это письмо. Хотя я не уверен, что хочу этого. И не уверен в том, что его отошлю. Вероятно, правильнее было бы написать пару строк в дневнике и забыть, перевернув страницу. Жаль, что с жизнью нельзя сделать то же самое. Перевернуть страницу тогда, когда ты этого захочешь. А даже если это и происходит, то прошлое никогда не остается полностью позади — оно тянется за тобой, как невидимый хвост, и будет тянуться до тех пор, пока Великая Тьма не смилостивится над тобой и не решит, что пришло время забыть.

Теперь я могу отправлять тебе сколько угодно мысленных посланий, но ты не услышишь ничего. И, знаешь, это хорошо, Дана. В моей жизни было достаточно боли — да и в твоей тоже, хотя и иной природы — и теперь меньше всего на свете я хочу делать тебе больно. Я не сомневаюсь в этом даже тогда, когда ты вспоминаешь обо мне. Иногда я просыпаюсь по ночам и думаю о том, что мне хочется увидеть тебя. Просто увидеть, ничего при этом не говоря. Например, посмотреть на тебя во сне — я часто делал это тогда, когда мы еще были вместе.

Когда ты спишь, у тебя в лице появляется что-то детское и наивное, что-то очень простое — так проста бывает непостижимая истина после того, как ты ее поймешь. В такие моменты ты еще красивее, чем обычно, хотя вряд ли это возможно, и в тебе столько тепла и любви, что порой мне становилось не по себе: а смогу ли я принять все это и ответить тебе взаимностью? Наверное, у меня плохо получалось делать и то, и другое. Кто знает — может, поэтому Великая Тьма распорядилась именно так, и теперь мы не вместе.