Sco - Течение

Окурок рассыпался в пепел и обожжённую бумагу. Олег посмотрел на свои жёлтые пальцы.

- А после восьмого класса, прям на утро после выпускного, он мне сделал ручкой... Заранее подготовился, я потом догадался... Подал заявление в какой-то ваш спортивный… там ведь это… как его, блядь… общежитие... Записку оставил, дескать, в город уехал, не ищи…

Дима резко встал, чувствуя, что его сейчас вырвет. Еле добежал до унитаза, склонившись в рвотных судорогах. Его скручивало так, что не вздохнуть. Он вцепился руками в обод унитаза. В голове пульсировала боль, всё тело лихорадило. Такое безжалостное столкновение с кошмаром, о котором он мог только читать в газетах и слышать по телевизору, вырвало ему сердце, оставив в груди поломанные рёбра. Между приступами рвоты, его били истеричные слёзы - на него словно опустилось чёрное, беспросветное горе. Диме казалось, что уже ничего не вытравит этот привкус желчи у него во рту, ему никогда не забыть того ужасного, до шевеления волос на затылке, открытия. Он повис на раковине, пытаясь умыть лицо. Из глаз текла солёная вода, и он никак не мог это остановить. Кое-как придя в себя, он направился на кухню, стукаясь о проёмы и косяки – его сильно качало, словно на палубе. Олег лежал головой на столе и, судя по неестественно свешанной руке, был в полной отключке. Кротов встал над обмякшим телом, понимая, что когда адвокаты говорят о состоянии аффекта, они имеют в виду именно это его состояние.

Мразь! Педофил! Насильник!

Он покрутил головой, пытаясь найти хоть какое-нибудь оружие - нож, верёвку, палку, что угодно. И тут Олег закашлялся во сне. Из его лёгких вырвался свистящий хрип, на ободранной клеёнке под щекой брызнула кровавая слюна.

- Так ты подыхаешь, - мстительно проговорил Кротов и добавил: – Чтоб тебя черти в аду жарили!

Он вышел из кухни и направился к серванту в комнате. Распахивал все дверцы, вываливая старое барахло на грязный пол. В третьем ящике нашёл то, что искал. Пухлый фотоальбом в выцветшей замшевой обложке с примитивными берёзками. Из картонных страниц вылетела чёрно-белая фотография с разводами по краям. Женщина с выпирающими скулами, маленькими чёрными глазками и двойным подбородком держала на коленях белокурого ангелочка лет семи. На мальчике однотонная рубашечка и тёмные шорты. На одной коленке красовалось тёмное пятно, видимо, от зелёнки. Его невозможно было не узнать. От него невозможно было отвести глаз. Андрей. Рядом сидел сбитый отец семейства, с высокими залысинами, тёмными усами, глубоко посаженными глазами под нависшим лбом. Было очевидно, что от таких родителей мог родиться только такой, как Олег. Дима запихнул альбом в рюкзак и зашёл на кухню. Мог ли он оставить здесь этого человека, никому не сообщить о его преступлении? Нет ли на его совести других детей с искалеченной судьбой? Он смотрел на Олега с секунду и затем решительно дёрнул его за руку. Тот повалился на пол кулём, но не проснулся. Кротов перевернул его на спину, схватился рукой за рядом стоявший шкафчик для равновесия, примерил ботинком мужчине между ног и опустил всю тяжесть своего тела на его промежность. Мужчина дёрнулся, захрипел, на шее вздулась вена, глаза задёргались под веками. В себя он так и не пришёл.

- Теперь, тебя никто не введёт во искушение, - процедил Кротов и направился прочь из квартиры.

Мужиков внизу уже не было. Бутылки тоже.

Дима не помнил, как дошёл до станции, как ехал в электричке, как добрался от вокзала домой. Он спрятал альбом с фотографиями в нижнем ящике комода. От себя спрятал. Если он увидит Андрея в детстве, будет разглядывать его невинное детское личико, тонкую шейку и острые коленки, зная, что с ним случилось, он просто сойдёт с ума. Фантазия сразу нарисует ему этого ребёнка в слезах и горе, и тогда лучше сразу пулю в лоб. Сидя в ванной под струями воды, Дима думал о том, что его боль от потери Андрея никогда не сравнится с болью преданного ребёнка, что вынужден терпеть насилие без надежды на заступника. Все его обиды и претензии к Андрею сейчас казались какими-то глупыми и эгоистичными. Как, пройдя через этот ад в детстве, Андрей мог быть таким лёгким, вальяжным и расслабленным, словно сытый кот. Это маска? Это болезнь? Он поэтому такой?..

Иногда Кротов всерьёз мечтал умереть. Или спиться. Он не знал, что у отчаянья может быть столько оттенков. Мать больше не приезжала, но звонила каждый день. Дима не смог взвалить на неё этот ужас и героически отвечал, что ему «получше». Единственное, что вытаскивало его из состояния зомби – это занятия. Готовясь к соревнованиям в начале июля, Дима не жалел себя, вселяя надежду на победу в возбуждённого Сотникова. Демидов тоже рвался на чемпионскую тумбу. В минуты куража, он клал Диме руку на плечо, вис на нём и, глядя куда-то вверх, пафосно говорил:

- Нам-то с тобой уже бояться нечего, это пусть другие нас боятся, - и вздыхал, вроде как жалея ни в чём не виноватых соперников, обречённых на позорное фиаско. Дима не спорил.

Примечания:

* песня группы Nine Inch Nails "Something I Can Never Have"

Дима вывалился из "Сапсана" на перрон Питерского вокзала под названием «Московский». Всё-таки, четыре часа рядом с несмолкающим Демидовым – это перебор. Как его бедные родители терпят? Дима повернулся к Сотникову, перекидывающему спортивную сумку через плечо.

- Далеко до гостиницы?

Тот покрутил головой, и ринулся в толпу, кивая куда-то вперёд. Гостиница при спортивном комплексе была маленькой, без малейшей претензий на гламурность. Судя по всему, она застала ещё Олимпиаду 80, и владельцы не видели смысла вкладывать в неё деньги. Она была простеньким дешёвым середнячком, принимающим, в основном, приезжих на соревнования спортсменов. Диме было совершенно всё равно где переспать эту ночь. В отличие от Демидова с Сотниковым, он собирался укатить в Москву на следующий же день на вечернем "Сапсане", сразу после соревнований. Оставлять Бантика одного на две ночи не хотелось. Он забрал на стойке ключ и сразу пошёл в номер, кивнув Сотникову на предложение собраться через часик в фойе, чтобы прогуляться к Дворцовой площади. Кротов швырнул сумку на кресло и рухнул на жёсткую кровать. Эта хроническая усталость и вялость, будто он умирающий раковый больной, уже стала привычной. Он не боролся с ней, понимая, что в ближайшие пару десятков лет вряд ли сумеет «включить» себя снова. Он так и не открыл тот альбом, трезво оценивая свои душевные силы. Не хотелось доводить себя до состояния, при котором сможет жить только на таблетках. В дверь постучали. Неужели уже час прошёл? Дима поглядел на наручные часы и недовольно нахмурил брови. Если это Демидов, он его выгонит.

- Да?

В некогда советской гостинице двери открывались с обеих сторон классической нажимной ручкой. Та опустилась, Дима сел на кровати и перестал дышать, увидев человека в дверном проёме.