Роузи Кукла - Так много дам

— Юлька! Сестрица, проснись! — Сквозь неясные контуры вижу расплывчато лицо Женьки.

— Уже утро сестрица. Пора вставать. Ну и как ты поспала?

Весь день я хожу, как побитая собака. Голова болит и состояние такое неопределенное. Женька ничего не говорит мне, но я все равно уже почувствовала в ее взгляде, в отношении ко мне какой–то сдвиг.

Неужели она воспользовалась моим состоянием? Неужели же она меня опробовала? Интересно, как она это делала?

Пока мылась под душем, то мне почудилось, что губочки натружены, как будто бы я ими наигралась. — Неужели она? Мелькнуло в голове. — Неужели мой план сработал. Вечером я снова.

— Женя ты не хочешь со мной ни о чем поговорить? Ты была со мной этой ночью?

— Иди ты знаешь куда, Юлька! Только не говори мне, что ты сегодня снова на ночь будешь в отключке. Ты что же? Наркоманкой становишься? Те тоже все время в отключке.

Я снова повторяя тот же трюк. На ее глазах выпиваю из бутылочки и при этом успеваю, пока не отключаюсь ей сказать, что у меня слегка губки натерты.

— Так что ты сестричка сегодня их не сильно–то дергай и не терзай, как вчера, а лучше займись…. И снова я в отключке.

— Юлька! Юлечка, проснись, сестрица! Ты в порядке? С тобой все хорошо? Как ты себя чувствуешь?

— Не знаю пока. Ничего не могу понять. Вот же, как я отключилась! А ты со мной спала, или одна? — Задаю ей такой простой вопросик.

И тут я вижу, как Жека растерялась! Засуетилась, прячет глаза, буркнула что–то сердито и тут же вышла из комнаты. — Вот это да! План–то мой начинает действовать!

Я еще раз так изводила себя. Наконец–то я услышала от нее в одно утро.

— Юлечка! Родная моя, пора вставать деточка!

— Поцелуй меня родная! Мне хорошо было с тобой этой ночью. — Беру ее на понты. — Я хотела проснуться и все время ждала утра, чтобы тебя поблагодарить за все, что ты во сне делала мне приятное.

— Ты правда, так чувствовала? Ты что же, почти не спала, притворялась?

Вижу ее взволнованное лицо и блестящие, тревожные глаза. Она нервничает, схватила за чем–то уголок пододеяльника и крутит его, собирая в маленький жгутик.

— Я… я… — А потом она наваливается на меня, и сквозь слезы ее, слышу.

— Прости меня, родненькая, прости. Ты моя самая родная, самая, самая. Я дура! Нет, не перебивай меня, дай мне все сказать до конца!

Это она уже говорит, приподнявшись и рассматривая меня в упор. При этом я вижу, что она не на шутку растревожена и что в ее глазах появилось что–то такое, чего я ждала, сама не понимая, не веря себе, что увижу когда–нибудь это в ее глазах. Она секунду смотрит, а потом зарывается лицом рядом с моей головой в подушку и говорит оттуда глухо.

— Сначала я даже не знала, что мне с тобой делать. Ты завалилась, и мне даже показалось, что ты прямо не дышишь. Я даже стала слушать твое сердце, как оно стучит. Привалилась на тебя, обняла и вот тогда я поняла, что теперь я все могу сделать с тобой, что захочу.

Сначала потеребила тебя за нос. Очень даже смешно, между прочим. Потом стала трогать и рассматривать твое лицо. Просто сидела, голову твою на колени положила и рассматривала его. Всю, всю рассмотрела. Даже потянула за веко, мне показалось, что если ты притворяешься, то обязательно должна будешь сопротивляться мне. Но глазик твой раз и открылся! Потом на меня такое навалилось! Ты даже не можешь себе представить! Мне действительно захотелось всю тебя рассмотреть. Сначала я тебя раздела. Всю, всю! Раздела и рядом с собой уложила, как живую куклу, под одеяло. Потом…

Она приподняла голову и сквозь струйки, своих светлых волосиков смотрит мне прямо в глаза. Я молчу, она смотрит, а потом…

— Юлечка! Родненькая!

Ее губы горячие, коснулись лица. От нее сразу же пахнуло до боли знакомыми запахами ее волос, дыханием чуть с кислинкой, горячим, прерывистым. Она целует щеку, зачем–то кончик носа, щекотно, а потом…

Мы целовались час, два. За окнами уже стало темно, а мы все никак не могли оторваться от наших губ, лиц. При этом, то я, то она оказывались сверху, мы перекатывались по дивану, сцепившись в объятиях. Смеялись, целовались и крепко, безумно и сильно обнимались.

— Задушишь! — Шептала ей.

— Нет! Теперь не бойся, не задушу. Зацелую. Всю зацелую! — Шептала она и тут же надолго, мелкими поцелуями, горячими прикасаниями покрывала мое лицо. Справа, слева, обдавая меня своими чудными и неповторимыми запахами моего родного лица и дыхания.

В ту ночь я уже ничего не пила, можно сказать, находилась в сознании. Хотя все то, что происходило между нами, вряд ли можно было так назвать, скорее меня обуяло все то же безумное состояние, как будто бы я опилась тем зельем… Это самое правильное слово.

Он ждал, это я сразу же отмечаю по его торопливым движениям, суетливым, ждущим и наглым немножечко взглядам. Открыл дверь и стоит, обрадовался, думаю, мужик, что к тебе сразу две бабы!

— Входите девчонки! Не снимайте обувь, так входите, прошу вас миледи…

Я еще на Жеку глянула.

— Что это за миледи? Чего это он? Тоже мне француз засра…..

— Да тише ты, тише дура. Ты что, Трех мушкетеров не читала?

— О чем спор? Ну что вы стоите, проходите, прошу вас миледи… — И ручку услужливо мне подает.

— А можно без этого?

— Без чего?

— Ну, без этих таких сравнений, мы же не дети, и потом эти миледи все, они же… они…как б…… при французском короле, а мы не такие…

— Кто, Кто они? Ой, не могу, ха–ха–ха! Ой, рассмешила… А ну еще раз скажи….

— Юлька! Ты б….. зачем меня в дурах выставляешь? Я же просила тебя…

— Так, одну уже знаю, как звать, а вот вторую красавицу…

— Евгения, а можно просто — Жека.

— Ну что же, Евгения и Юлия, милости прошу в мое жилище.

Проходим в комнату. Ничего, но сразу же, видно, что это жилище какого–то авантюриста или, по крайней мере, какого–то авангардиста. На полу шкура медведя, какая–то чашка с камнями, диван импортный, стеллаж с книгами под самый потолок и картины. На одной голая женщина в позе такой, что видны детали ее интимных мест, а на другой, пейзаж какой–то, очень пустынный и только сопки, да реденькие сосенки и сам хозяин с ружьем, в штормовке. Но красиво и необычно.

— А это…

— Это меня вот эта дама запечатлела, а это ее автопортрет, наверное, так можно сказать…

— Да, нет, наверное, авто, так это вам виднее, но не портрет, а скорее…

— Да нет же! Она сама так определила, и я ей так же, но она так сама назвала. Потому и автопортрет называется вот…

— И что? Это она сама? Сама себя рисовала в таком виде? Наверное, по памяти. — Добавляю. Потому что мне перед этой порнографией не очень — то уютно стоять. А вот Жека, как прилипла, уставилась, не оторвать. Я ее за руку и к себе на диван.

— Ну что, так понравилось, что ты взгляд оторвать не можешь, сравниваешь?