Маркиз де Сад - Жюльетта. Том I

И не тратя лишних слов, он велел слугам раздеть девушку, а ее заставил принять соответствующую позу.

— Не бойся, — увещевал он ее, — я каждый день сношаю совсем маленьких девочек, и некоторые выдерживают.

По виду русского мы поняли, что сопротивление только сильнее разъярит его, и постарались больше не выражать своих чувств.

— Это мой маленький каприз, — шепнул мне злодей, — я не могу справиться с ним. Эта стерва всерьез волнует меня, черт ее побери с ее задницей! Убью я ее или только покалечу — какая разница: в любом случае я подарю вам парочку других, самых свежих и обольстительных.

Пока он таким образом утешал меня, двое наложниц готовили отверстие, смачивали слюной инструмент и вставляли его между ягодиц. Минский имел большой опыт в таких делах и проделал ужасную операцию без видимых усилий: два сокрушительных толчка, и его таран вломился в самое чрево жертвы; все произошло настолько молниеносно, что мы даже не успели заметить, как дрожащая от нетерпения масса плоти исчезла из виду; распутник испустил торжествующий стон, Августина лишилась чувств, и по ее бедрам медленно поползла густая кровь. Минский истаивал от блаженства и в то же время возбуждался все сильнее; его окружили четыре девушки и четверо мальчиков — исполнительные, вышколенные рабы без излишней суеты делали свое дело, подготавливая хозяина к кульминации; Августина, уже бездыханная, лежала под тушей своего палача, а тот, ругаясь на чем свет стоит, подстегивал свою страсть и наконец взорвался как вулкан, и в тот же миг рывком дернул за веревки.

Шестнадцать орудий смерти сработали одновременно, и шестнадцать привязанных к колоннам девушек вскрикнули в один голос и расстались с жизнью: одну в самое сердце поразил кинжал, другая получила пулю в висок, третьей перерезало горло — словом, каждая приняла свою смерть, не похожую на смерть несчастных своих подруг.

— Сдается мне, что ваша Августина была права, — холодно сказал Минский. — Предчувствия не обманули ее.

Он поднялся на ноги, и мы увидели тело бедной девушки: на нем зияли десять глубоких ран, нанесенных кинжалом. Я до сих пор не могу понять, каким образом проказник умудрился сделать это незаметно для нас.

— Да, я обожаю душить этих сучек, когда совокупляюсь с ними, — равнодушным, даже каким-то меланхоличным тоном заявил жестокий распутник. — Однако давайте обойдемся без слез: я обещал, что подарю вам двух самых красивых рабынь, и сдержу свое слово… Я ничего не мог с собой поделать, друзья мои, некоторые задницы просто неотразимы. Дело в том, что в такие минуты смертные приговоры, помимо моего сознания, выносит моя страсть.

Служанки оттащили труп моей бедной Августины в середину комнаты, где уже лежали шестнадцать мертвых девушек, а Минский, осмотрев трупы, пощупав их и даже попробовав на вкус некоторые ягодицы и груди, приказал отнести на кухню три тела, в том числе то, которое совсем недавно было нашей жизнерадостной спутницей.

— Разделайте их и приготовьте на обед, — бросил он и, отвернувшись от окровавленных останков, пригласил нас пройти с ним в другую комнату для приватной беседы.

В этот момент я увидела встревоженные глаза Сбригани, и он шепотом сказал мне, что надо остеречься этого монстра и попросить его отпустить нас как можно скорее, я кивнула, а сама подумала, что такая просьба, пожалуй, навлечет на нас еще большую опасность и что не следует торопить события.

Тем не менее, войдя вслед за Минским в комнату, я приняла холодно-отчужденный вид, в котором выразила все свое неодобрительное отношение к последнему злодейству хозяина, и он сразу понял, что за этим кроется мое беспокойство за свою судьбу.

— Проходите, проходите, — сказал монстр, усаживая меня рядом с собой на кушетку. — Я удивляюсь вам, Жюльетта. Я считаю вас умнее, гораздо умнее, и не думал, что вы способны горевать об этой девице или предположить, хотя бы на минуту, будто законы гостеприимства действуют в доме человека с такой черной душой.

— То, что вы сделали, — непоправимо.

— Почему же?

— Я любила ее.

— Я любила ее! Ха! Ха! Если вы настолько глупы, что любите предмет, служащий вашей похоти, тогда мне нечего больше сказать, Жюльетта. Я не желаю тратить время на аргументы, чтобы убедить вас, ибо любые аргументы бессильны перед человеческой глупостью.

— Я думаю вовсе не об Августине, — сказала я, — а о самой себе. Да, я боюсь и не скрываю этого. Вы ни перед чем не остановитесь. Какая у меня гарантия, что со мной не поступят точно так же, как с моей подругой?

— Ни в коем случае, — твердо заявил Минский. — Если бы мой член отвердел при мысли о том, чтобы убить вас, вас не было бы в живых через четверть часа после ее смерти. Но я считаю вас таким же исчадием ада, каким являюсь я сам, и по причине родства наших душ я предпочитаю видеть вас своей сообщницей, а не жертвой. Так же точно отношусь я к обоим вашим мужчинам: они показались мне славными малыми и больше годятся для того, чтобы активно участвовать в моих удовольствиях, нежели быть их жертвами, короче говоря, это и есть ваша гарантия. Ну, а что Августина? Эй, это птичка другого полета; я неплохой физиономист и сразу понял, что у нее скорее рабские наклонности, нежели преступная душа. Она исполняла ваши желания, делала все, что ей приказывали, но она была далека от того, чтобы делать то, чего хочет сама. Да, Жюльетта, во мне нет ничего святого: пощадить вас всех четверых означало бы то, что я уважаю законы гостеприимства. Сама мысль о добропорядочности ужасает меня, я должен был нарушить эти законы, совершить для этого хоть какой-то поступок. Теперь я удовлетворен, и вам нечего беспокоиться за себя.

— Ваша откровенность, Минский, заслуживает того, чтобы я ответила так же откровенно. Повторяю еще раз: меня удручает участь Августины главным образом потому, что заставляет задуматься о своей собственной. Вы не ошиблись в своих суждениях обо мне и будьте уверены, что в сердце моем нет жалости к предметам удовольствия; я их немало уничтожила за свою жизнь и клянусь, что не пожалела ни об одном из них.

Минский удовлетворенно кивнул и собрался встать.

— Нет, — удержала я его, — прошу вас остаться ненадолго. Вы только что с презрением говорили о гостеприимстве, в этом наши принципы сходятся, но я прошу вас подробнее объяснить вашу точку зрения на этот предмет. Хотя уже давно ни одна добродетель не пользуется моей благосклонностью, я никогда не принимала всерьез всю опасность, заключенную в самом понятии гостеприимства. Возможно, я недопонимаю это или просто не обращаю внимания, а быть может, в глубине души сама верю в святость этого свойства? Не знаю, но прошу вас разуверить меня, укрепить мой дух, вырвать из моего сердца эту слабость. Я внимательно вас слушаю, сударь.