Елена Арсеньева - Год длиною в жизнь

Она бормотала жалкие оправдания, умоляла разобраться, клялась, что ничего не знает. Она еще надеялась, что произошла ошибка.

– Раздевайся! – приказали ей. – Все снимай, все!

Один из офицеров ощупал одежду, словно искал что-то, спрятанное в швах. Но его глаза не отрывались от обнаженной девушки, которая пыталась прикрыться ладонями.

– Смирно! – заорал второй.

Одежду бросили и принялись обсуждать между собой фигуру, кожу, волосы и глаза Светланы.

– Ты как думаешь, она девка еще или уже баба? – спросил белобрысый.

– Да скоро узнаем!

И сели за стол, достали карты. Началась игра.

Светлана молилась мысленно. Мысленно звала жениха. Ни Бог, ни любимый не пришли ей на помощь.

– Ну, ты выиграл – ты и начинай, – завистливо сказал белобрысый.

Грузин стащил с себя гимнастерку, обнажив сплошь заросший волосами торс, расстегнул галифе.

Светлана метнулась было к двери, но ее поймали за косу и швырнули на топчан, стоявший в углу комнаты.

Через мгновение она лишилась сознания от боли. Несколько раз она приходила в себя, но каждый раз видела нависшую над собой похотливую рожу какого-нибудь самца. Она не различала их. Насиловали ли ее те двое, или они звали кого-то другого – Светлана не знала.

Под утро ее пинками подняли с топчана. Заставили одеться, погнали по лестнице в подвал – и втолкнули в камеру. Ночь она провела на полу, едва живая от боли. Но пришла новая ночь, и все повторилось. Сначала бессмысленные вопросы: «Говори, кто состоит в вашей белобандитской организации! Какие террористические акты против нашего командования в Маньчжурии вы замышляли? Мы сгноим тебя в тюрьме, если не скажешь! Мы убьем тебя на месте!»

– Убейте! – крикнула она с мольбой.

Ее снова швырнули на топчан. Теперь появились и другие мужчины. Ночь прошла в мучениях.

Утро… камера… день… вечер… шаги конвойного за дверью. Грохот замка:

– Выходи!

Светлана поднялась. «Если все повторится, если я переживу еще одну ночь насилия… тогда завтра я зубами перегрызу себе вены. Здесь негде и не на чем повеситься, но вены я перегрызу, и пусть простит меня Господь, который не пожелал избавить меня от мучений!»

Но ее повели не наверх, а в какой-то кабинет на первом этаже. Велели подписать бумаги о неразглашении тайны:

– Смотри! А то…

Светлана все подписывала молча, безропотно, ничего не понимая, ни на что не надеясь, ничему не веря.

Думала, ее сейчас пристрелят прямо здесь, в кабинете (а почему бы нет? Если насиловать в кабинете было можно, то почему нельзя убить?), но ее вывели во двор, велели сесть в грузовик. Светлана с трудом вскарабкалась в закрытый брезентом кузов, и машина выехала из ворот консульства.

«Везут на расстрел», – подумала равнодушно.

Она сидела, ничего не видя, но знакомые с детства окрестности легко узнавала по поворотам. Вот отъехали от консульства, вот обогнули Собор, начали спускаться в сторону Модягоу. Повернули назад, начали подниматься. Опять круг по площади, опять вниз… Они что, сами не знают, куда ехать?

Грузовик остановился. Брезент поднялся, и в кузов к Светлане забрался один из тех, кто насиловал ее.

Она забилась в угол, но офицер схватил за руку, потащил к опущенному борту, толкнул вниз. Светлана неловко упала, а тот, соскочив и склонившись к ней, угрожающе сказал:

– Пикнешь кому, что было, – прощайся с жизнью.

Через мгновение грузовик уехал.

Какое-то время Светлана еще лежала на дороге, потом поднялась и побрела в сторону Собора, который был неподалеку. Наверное, ее возили туда-сюда, чтобы запутать, но как можно запутать человека в родном городе?

Денег на трамвай, на котором можно доехать до дому, у нее не было, да и час поздний уже, трамваи исчезли с улиц, поэтому Светлана пошла пешком. В обычное время добралась бы за два часа, но шла всю ночь, иногда ложась прямо на траву, чтобы отдохнуть. Когда начало светать, отряхнула пыльник, кое-как прибрала волосы и даже умылась в уличной колонке, чтобы не пристал патруль, чтобы окружающие не приняли за бродяжку, чтобы сразу не напугать тетку…

Значит, я видел ее, когда она возвращалась. И принял за пьяную!

Я поверил Светланиному рассказу сразу. Поверил каждому ее слову. Но мне нужно было подумать, что делать дальше… Скрыться? Увезти ее снова в Дайрен? Отсиживаться дома, надеясь на лучшее?

Я ни слова не сказал матери о том, что случилось со Светланой. Хотел один решить для себя, как мне быть. Но когда я обмолвился, что получил предупреждение, что на приеме готовится что-то недоброе, мать страшно возмутилась. Как я могу, твердила она, подозревать в дурном наших освободителей, освободителей Европы, уничтоживших фашизм, прогнавших из Маньчжурии жестоких «желтомордых макак»? Она чуть не плакала от возмущения.

Я все же решил пойти на прием. И доводы матери меня убедили, и элементарная логика подсказывала: что бы там ни думали мы со Светланой о красных, они не причинят вреда тем, кто пришел на торжественный прием. Ведь это значило бы восстановить против себя весь город! Я также надеялся встретиться и поговорить на приеме с некоторыми людьми, у которых были родственники в провинции. Я всерьез подумывал об отъезде из Харбина вместе со Светланой. Но чтобы устроить побег, нужно было время…

Мы все принарядились, все ожидали чего-то хорошего, когда явились в «Ямато-отель». Нас попросили подняться на второй этаж. Мы толпились в фойе, пока не забеспокоились, что нас никуда не приглашают, ни в зал, ни в какой кабинет. Кое-кто спустился на первый этаж, но из здания никого не выпускали.

«Вот, не послушался Светлану…» – с тоской подумал я. И тут появился молодой офицер, который вежливо сказал, что комендант изменил место проведения приема и просит всех пожаловать в помещение бывшего японского консульства. Поскольку здесь не слишком далеко, уважаемых гостей просят пройти пешком в сопровождении нескольких офицеров.

Меня словно в лицо ударили. Японское консульство! Уважаемых гостей просят самих разойтись по камерам! Может, самим и запереть их за собой?

Я шел обочь колонны хоть и обеспокоенных, но все же не верящих ни во что дурное людей. Рядом со мной шел один из моих знакомых по яхт-клубу, дантист, фамилия его была Веревкин.

– Вячеслав Иванович, – пробормотал я, – плохо дело. В японском консульстве у них в подвале тюрьма. Мы оттуда уже не выйдем. Меня предупреждали, что прием – ловушка, но я не верил… Как будем проходить через вон ту аллею, давайте шмыгнем по сторонам. Часовых у нас нет, офицеры не заметят, они не ждут от нас такой наглости. Я только еще скажу нескольким знакомым, чтобы…

– Провокатор! – вдруг возмущенно заорал Веревкин во все горло. – Гнусный провокатор! Я и не знал, что вы такой негодяй! Господа, он уверяет, что нас ведут в японское консульство, чтобы заключить в тюрьму! Господин… товарищ капитан, идите сюда! Задержите провокатора!