Джулия Грайс - Любовный огонь

– Фу! – воскликнула Мэри, сморщив нос. – Подумать только, неужели никто не боится подцепить какую-нибудь хворь! Я слышала, что каждое лето люди мрут как мухи от тифа и желтой лихорадки!

– Воде здесь некуда стекать, – заметила Бренна, – поэтому земля такая влажная и болотистая! Даже могилу нельзя вырыть – сразу наполняется водой!

– Господи, неужели мы так и не увидим Ирландии?! – вздохнула Мэри.

На сердце Бренны лежала такая тяжесть, что она лишь молча покачала головой. Через несколько минут они оказались у дома Квентина, небольшого, чистенького, с железной оградой с узором в виде виноградных гроздьев. Тайни натянул поводья, но в эту минуту Бренна заметила девушку, пересекавшую двор. Она шагала уверенно, словно часто бывала здесь. Молодая, с пышной грудью и бледной, почти белой кожей, в темно-желтом платье с оборками. На голове у нее был белый тюрбан, который полагалось носить всем цветным женщинам. Она зазывно покачивала бедрами но, услышав стук колес, обернулась и в испуге прикрыла рот ладонью. Несколько мгновений они с Бренной не сводили друг с друга глаз. Потом незнакомка пробежала мимо, ухитрившись ни разу не споткнуться на неровных кирпичах.

Бренна долго смотрела ей вслед.

– Если перечислять всех мужчин, кто обзавелся цветными любовницами…

Абьютес не находит в этом ничего особенного. Неужели цветная девушка – содержанка Квентина? Впрочем, какое это имеет значение? Окторонка могла приходить к Этьену или просто работать в доме.

Однако Бренна почему-то не спешила выходить из экипажа. Квентин так изменился за последнее время, стал угрюмым и беспокойным, совсем чужим.

– Подожди здесь, – велела Бренна Мэри, – я пойду одна.

Квентин, облаченный в серую утреннюю куртку, пил густой кофе с цикорием. На тарелке лежала недоеденная булочка. Глаза брата были налиты кровью, лицо отекло.

– Сестричка, что ты здесь делаешь? – удивился он. – Я бы велел Этьену принести тебе круассанов, но он, кажется, отправился за покупками. Говоря по правде, голова так сильно трещит, что я даже не услышал, как он ушел.

Квентин поставил чашку на шкафчик рядом с другой, тоже полупустой.

– Ну не стой же, сестричка! Садись!

Столовая находилась на верхнем этаже, балкон выходил во внутренний дворик. Стены были выкрашены желтой краской, а стулья обиты золотистым бархатом. На маленьком письменном столе лежали книги Квентина и несколько листков бумаги, покрытых каракулями и кляксами.

– Мне… мне нужно поговорить с тобой, – начала Бренна.

– Правда? О, сестра, неужели ты станешь ругать меня за вчерашнее? – Квентин улыбнулся и умоляюще взглянул на Бренну. – Не так уж плохо я себя вел! По крайней мере там было много таких, кто выпил куда больше! И не говори, что тетя Ровена рассердилась на меня!

– Нет, дело не в этом.

– Что же случилось?

Квентин открыл широкие стеклянные двери и вышел на балкон, жадно вдыхая сырой утренний воздух.

– Ах, Бренна! Я бы все отдал, лишь бы вдохнуть свежий ветерок ирландских холмов! Очутиться там после дождя, когда солнечные лучи прорезают черные тучи…

– Квентин… – Бренна сцепила руки под складками кружевной шали. – Квентин, я должна тебе что-то сказать.

– Да говори же, сестра!

Бренна не знала, как сообщить ужасную новость, но слова сами собой сорвались с губ.

– Отец… папа умер.

– Что?! – Квентин съежился и словно стал меньше ростом. – Что ты сказала, Бренна?

– Папа скончался. Опухоль его убила. Прошлой ночью дядя Эймос получил письмо. О, Квентин, наверное, отец уже умирал, когда мы покидали Дублин!

Последовало долгое молчание, прерываемое только щебетом птиц и криками уличных торговцев. Квентин тяжело оперся о перила. Губы мгновенно побелели, от лица отхлынула кровь.

– Я… не знаю, что сказать, сестра.

– Боюсь, здесь нечего сказать. Папа умер, и мы остались одни на свете. Но, Квентин, наши беды на этом не кончились. Эрхарты… словом, они разорили отца и отобрали Лохлан и все паше состояние.

– Значит… Лохлана больше нет?

– Да. Поместье в руках Нейла Эрхарта.

– Эрхарт, – медленно повторил Квентин. – Мне следовало пристрелить этого негодяя, Бренна. Прикончить за все, что он с тобой сделал. Но я струсил. Позволил отправить себя в Америку, послушался уговоров.

– Отец просил нас уехать. Мы… ты не мог знать…

– Это ничего не меняет! Не вернет ни отца, ни Лохлан!

Квентин шагнул к маленькому шкафчику вишневого дерева и вынул бутылку виски и бокал. Налив почти до краев янтарной жидкости, он залпом осушил бокал и вытер заслезившиеся глаза.

– Иисусе, стыдно признаться, но мне стало легче. Прости, сестра, что пью у тебя на глазах, но без этого мне не справиться с собой.

Бренна почти рухнула в кресло.

– Но ты понимаешь, что все это означает? Мы нищие, нищие и бездомные! Дядя Эймос утверждает, что мы не получим ни пенни отцовского состояния. Этот дом… мои туалеты… Мы не можем больше ничего себе позволить.

– Нищие? Разорены?

Квентин уставился в пустой бокал и, медленно потянувшись за бутылкой, снова налил себе виски.

– Но этого просто не может быть! Что-то, наверное, должно остаться. Наши фонды…

– Нет. Все пропало. Все. Мы бедны, Квентин, и целиком зависим от милосердия тети Ровены и дяди Эймоса.

– Но срок уплаты за мою квартиру истек еще две недели назад! Я ничего не отдал хозяину, и Бог знает, почему Этьен до сих пор со мной – я не платил ему целый месяц! А счета от портного астрономические! И… куча других… Дядя Эймос ошибся! Невозможно, чтобы все пошло прахом!

– Увы, Квентин. По крайней мере, сэр Уитком Шонесси утверждает это. Он один из ближайших друзей отца и не стал бы лгать. Придется смириться с тем, что денег больше нет.

– Смириться, – тупо повторил Квентин. – Знаешь, сколько я должен, Бренна? Имеешь хоть малейшее представление, сколько векселей я надавал?

Бренна ошеломленно увидела, как Квентин снова наполнил бокал и шумно отпил.

– У тебя много долгов, Квентин?

– Боюсь, что так, сестра, боюсь, что так. Деньги! – Он вызывающе взмахнул рукой. – Почему мы так зависим от них, становимся настоящими рабами золота, считаем, что важнее в жизни ничего нет?

– Квентин, тебе лучше честно признаться, сколько и кому ты задолжал.

– Вряд ли тебе это понравится, дорогая Бренна, но и проиграл десять тысяч долларов самому Билли Лаву, владельцу «Сада любви». Я надеялся отыграться. Удача изменила мне, но на прошлой неделе я рассчитывал все вернуть. Был уверен, что наконец-то дело пойдет на лад. Чувствовал это…

– Квентин! – потрясенно прошептала Бренна. – Опомнись, что ты несешь?! Какой Билли Лав?

Квентин поставил бокал на заваленный бумагами стол. Губы его кривились в горькой усмешке.