Жюльетта Бенцони - Голубая звезда

– Боюсь, что на сей раз это будет затруднительно: наша дорогая госпожа так неудачно оступилась в ванной, что сломала три ребра. Ей предписано воздержаться от путешествий... и настроения ей это не улучшило.

– Если так, мне, наверно, не стоит сейчас обременять ее своим визитом? Ей, должно быть, необходим полный покой...

Первые капли упали на мостовую. Мадемуазель Анжелина подняла руку без перчатки ладонью вверх и, удостоверившись, что действительно пошел дождь, раскрыла большой островерхий зонт, который предусмотрительно носила с собой.

– Именно это говорит ее врач, но сама она так не считает. Ваш приезд обрадует ее несказанно. Она, видите ли, просто умирает от скуки.

– Правда? Так вы думаете, она согласится приютить меня на несколько дней? Я только что приехал из Польши. Не успел дать телеграмму в отель, где я обычно останавливаюсь, и в нем не оказалось мест, а пробовать другой у меня нет , особого желания.

– Хвала Пресвятой Деве, да госпожа с ума сойдет от радости! Мы устроим праздник... Вы явитесь к ней словно долгожданный солнечный луч, клянусь вам! Входите же, входите!

Задыхаясь от восторга, Мари-Анжелина лихорадочно рылась в своем ридикюле в поисках ключа и, поглощенная этими непростыми манипуляциями, не удержала зонт, который Морозини едва успел подхватить на лету. Она же, отчаявшись обнаружить искомое, принялась неистово трясти дверной колокольчик.

– Успокойтесь, – посоветовал Альдо, – спешить некуда. Я пока расплачусь с такси и возьму чемоданы.

Таксист уехал, восхищенно покачивая головой: не каждый день встретишь пассажира, который может вот так запросто найти приют там, где захочет, обратившись к первой встречной на улице. Тут открылась дверь и появился привратник, , словно сошедший с рисунка Домье. При виде гостя он самым бурным образом выразил свою радость; впрочем, его излияния объяснялись отчасти предвкушением благодарности, воплощенной в звонкой монете: всем в доме была известна щедрость Морозини. Затем настал черед Сиприена, дворецкого г-жи де Соммьер, который не любил в жизни никого, кроме своей хозяйки да тех людей, по правде сказать, немногих, кого она дарила своим расположением.

Сиприен был слугой, каких мало. Он появился на свет в замке Фошроль, у родителей г-жи де Соммьер, несколькими годами раньше ее. С самого рождения будущей маркизы Сиприен слепо боготворил ее, и всю его долгую жизнь это чувство оставалось неизменным. «Мадемуазель Амелия» с рождения и по сей день оставалась для него – но только когда она, упаси Боже, не могла его услышать! – «нашей маленькой барышней». Маркизу, которая лишь делала вид, что пребывает в неведении, это раздражало и умиляло одновременно.

– Вот старый дурень! – ворчала она порой. – Когда тебе стукнуло шестьдесят пять, быть «маленькой барышней» для молодца, которому под восемьдесят, – это ж курам на смех!

Однако Сиприену своего недовольства она никогда не высказывала, зная, какую боль ему этим причинит. А когда никто из посторонних их не слышал, обращалась к дворецкому на «ты», как во времена их детства, к вящему негодованию своей компаньонки, которая, между прочим, приходилась ей кузиной, – та находила предосудительной подобную фамильярность, хуже того – интимность. Сиприен, со своей стороны, платил ей за это мнение глубокой неприязнью.

При виде Альдо слезы выступили на глазах старого слуги. Он хотел тотчас поспешить к своей госпоже с докладом о госте, но Мари-Анжелина остановила его:

– Князя встретила я, я же и сообщу хозяйке радостную новость! – воскликнула она тоном капризной девчонки, не желающей делиться игрушками. – А вы пока ступайте приготовьте комнату и предупредите кухарку.

– Прошу меня извинить, мадемуазель, но докладывать о посетителях – моя обязанность, и я не намерен уступать ее никому. Особенно сегодня! Наша... госпожа маркиза будет так счастлива!

– Вот именно. Поэтому доложу я!..

Спор грозил затянуться надолго, и Морозини решил доложить о себе сам и направился через анфиладу парадных комнат туда, где почти наверняка рассчитывал застать хозяйку, – в зимний сад, любимое место маркизы в ее парижском жилище.

Особняк был построен во времена Второй империи, внутреннее убранство относилось к той же эпохе, и нынешняя владелица никогда не имела намерения что-либо в нем менять. Залы напоминали одновременно гостиные принцессы Матильды и приемные министерства финансов. Это было засилье плюша и бархата, тяжелой бахромы, золотых галунов, кистей, витых шнуров и плетеной тесьмы на архипелаге мягких кресел, козеток, круглых диванчиков, позволявших наиболее выгодным образом продемонстрировать пышные кринолины; там и сям среди этого великолепия стояли столики из черного дерева с инкрустацией, а над ними покачивались огромные люстры с множеством хрустальных подвесок. Были здесь и большие китайские – или могущие сойти за китайские – вазы, из которых гигантские аспидистры вздымались к перегруженным позолотой потолкам и местами скрывали столь же раззолоченные стены, украшенные банальными аллегориями кисти трудолюбивых ремесленников, мнивших себя соперниками Вазари.

Морозини ненавидел всю эту помпезность. Г-жа де Соммьер, впрочем, тоже, и если после смерти мужа она решила покинуть фамильный особняк в предместье Сен-Жермен, предоставив его в полное распоряжение сына, и поселиться в этом доме, доставшемся ей в наследство, то только ради парка Монсо, чья буйная зелень простиралась под окнами за оградой маленького садика... да еще из подспудного желания досадить невестке и позлить родню.

Дело в том, что прежняя владелица этого неоготического дворца в миниатюре, вышедшая замуж – уже в пору увядания – за дядю маркизы, фигуру известную в парижском свете, в молодости была одной из тех «львиц», в чьих благоуханных альковах были частыми гостями представители древнейших родов Франции, Бельгии, Англии, не говоря уж о русских великих князьях. Анна Дешан, чья красота могла бы ввести в грех целую обитель траппистов, успела разорить кое-кого из этих аристократов, прежде чем стала именоваться г-жой Гастон де Фошроль, и была обладательницей кругленького состояния, которое скрасило закат дней ее мужа, промотавшегося в пух и прах и слывшего позором семьи.

Детей у супругов, разумеется, не было, но, совершенно случайно встретив в один прекрасный день малютку Амелию, экс-куртизанка буквально влюбилась в нее и, когда пришло время составлять завещание, назначила племянницу мужа единственной наследницей. Будь девочка несовершеннолетней, старшие Фошроли, возможно, с негодованием отвергли бы дар столь сомнительного происхождения – хотя кто может за это поручиться? – но Амелия тогда была уже замужем, а ее муж не был так непримирим в вопросах чести, и вся эта история его скорее забавляла. По его совету наследство было принято; деньги пошли на благотворительные пожертвования и на мессы за упокой души многогрешной усопшей, а дом г-жа де Соммьер сохранила. Чему не переставала радоваться по сей день.