Жюльетта Бенцони - Время любить

Тот из монахов, что был выше ростом, со смущенным видом вытер широкое раскрасневшееся лицо, по которому текли тоненькие струйки, и развел руками:

— Заблудшие по дьявольскому наущению овцы иногда воруют. А паломники — тоже живые люди. Есть примеры…

— Мы же не единственные паломники в Конке. Вчера… Воровство могло произойти когда угодно. Восхищаюсь вашим христианским милосердием! Вы набрасываетесь прежде всего на бедных паломников, не думая обо всей той бродячей сволочи и фиглярах, которые кривлялись и толкались у вашей церкви позавчерашним вечером.

Катрин сдержала улыбку. Жербер явно все еще переживал то вечернее приключение. Но монах принял еще более несчастный вид.

— Бродяги и фигляры ушли вчера с утра, как вы и сами знаете, а вчера, во время шествия, статуя предстала в свете дня без потерь и повреждений. Все камни были на месте.

— Вы в этом уверены?

— Как раз мне и здесь присутствующим братьям преподобный аббат поручил проверить, все ли на месте, прежде чем статуя встала обратно в нишу. Могу заверить вас, что на ней были все камни до самого малого. А сегодня утром не оказалось пяти больших рубинов… а вы были единственными чужими людьми, которые провели эту ночь в нашем городе!

После такого сообщения настала глубокая тишина. Все испуганно замерли, прекрасно сознавая, что подозрения монахов было небеспричинно. Между тем Жербер отказывался признать себя побежденным, и Катрин в этот миг залюбовалась смелостью и упорством, с которыми он защищал своих людей.

— Это не доказывает, что мы виноваты! Конк — это святой город, но это все же только город, населенный людьми.

— Мы знаем наших собственных заблудших овец, и преподобный аббат занимается этим с самого утра. Брат мой… было бы гораздо проще доказать, что ни один из ваших не припрятал украденных камней!

— Что вы хотите сказать?

— Что нас всего трое, но, если вы позволите нам обыскать всех, мы вас надолго не задержим.

— Под таким дождем? — с презрением бросил Жербер. — И вы берете на себя смелость обыскивать и женщин?

— Двое из наших сестер следуют за нами и вот-вот появятся. Да вот, впрочем, и они, — произнес монах, у которого был ответ на все. — Вот за этим поворотом стоит небольшая часовенка-молельня, где можно будет устроиться. Прошу вас, брат мой. Речь идет о славе Сент — Фуа и о чести Господа нашего!

Привстав на цыпочки, Катрин увидела двух монахинь, которые бежали по дороге. Жербер не сразу ответил: он размышлял, и молодая женщина, хотя в ней и кипело возмущение по поводу того, что нашелся кто-то и обокрал святую, вполне разделяла его чувства. Такой обыск глубоко оскорблял его.

И как же злила его, да и ее саму тоже, эта новая потеря времени!.. Но вот он грозно оглядел свое стадо и бросил:

— Что вы об этом думаете, братья мои? Согласны ли вы поддаться этой… неприятной формальности?

— Паломничество вменяет нам послушание, — произнес Колен с сокрушенным видом. — Такое унижение пойдет нам на благо, и монсеньор Святой Иаков зачтет это в наши заслуги.

— Ну так решено! — отрезала Катрин, кипя от не терпения. — Но давайте все сделаем быстро. Мы же теряем время!

Паломники направились к каменной молеленке, выстроенной на краю дороги, чуть дальше, на верхней части склона. Оттуда открывался красивый вид на город Конк, но никто и не подумал им любоваться.

— Путешествия среди многих людей и впрямь-таки очаровательны, — иронизировала Эрменгарда, подойдя к Катрин. — Эти бравые монахи так смотрят за нами и надзирают, словно мы и на самом деле — стадо заблудших овец. И если они думают, что я отдамся в их руки, чтобы меня обыскивали…

— Это обязательно нужно будет сделать, дорогая моя! Ведь в противном случае все подозрения падут на вас, а в том настроении, в котором находятся наши спутники, они вам могут устроить и что-нибудь похуже обыска! О!.. Какой же вы неловкий, брат мой!

Последняя часть ее слов относилась к Жоссу: тот, споткнувшись о камень, так резко толкнул ее, что оба они оказались на коленях на откосе.

— Я в отчаянии, — произнес парижанин с удрученным выражением лица, — но эта проклятущая дорога вся в рытвинах и в дырах, как ряса у нищего монаха. Я вам сделал больно?

В крайней озабоченности он помог ей встать, отряхивая рукой грязь с ее одежды. У него был такой несчастный вид, что Катрин не смогла на него злиться.

— Ничего, — сказала она, любезно улыбаясь ему. — Нам еще встретятся и хорошие дороги.

Потом вместе с Эрменгардой они пошли и сели на камень под навесом маленькой часовенки, в которую только что вошли монахини. Решили, что женщин будут обыскивать первыми, чтобы святые девы-монахини смогли побыстрее вернуться к себе в монастырь. Но несколько мужчин по доброй воле подверглись неприятному осмотру прямо снаружи, и Жербер был во главе них. К счастью, дождь прекратился.

— Какая красота! — сказала Катрин, показывая на зеленый и голубой простор, раскинувшийся перед ними.

— Край красивый, — насмешливо ответила Эрменгарда, — но мне бы хотелось, чтобы он был далеко позади. А! Вот и мои служанки выходят. Теперь пойдем и мы. Помогите мне.

Поддерживая друг друга, обе подруги прошли в часовенку. Там было холодно, сыро, отвратительно пахло плесенью, и пожилая дама, несмотря на теплую одежду, невольно поежилась.

— Делайте свое дело побыстрее, вы, обе! — строго сказала она монахиням. — И не бойтесь, я еще никого не съела, — добавила она, веселясь и насмехаясь, заметив, что на лицах у монахинь отразился явный испуг.

Обе молодые монахини явно почувствовали на себе власть этой большой и крепкой женщины, говорившей с такой уверенностью, однако очень тщательно стали заниматься обыском, который Эрменгарда выдерживала, проявляя крайнее нетерпение. Закончив с Эрменгардой, монахиня повернулась к Катрин, ждавшей своей очереди.

— Теперь вы, сестра моя! — бросила монахиня, подходя к ней. — И прежде всего дайте мне кошель, что висит у вас на поясе.

Не произнося ни слова, Катрин отстегнула большой увесистый кожаный карман, в котором она хранила четки, немного золота, кинжал с ястребом, с которым никогда не расставалась, и изумруд королевы Иоланды. Преднамеренная простота ее наряда не позволяла носить на пальце такой стоимости драгоценность, но, с другой стороны, она не хотела с ней расставаться. Тем более она не желала остаться без перстня, направляясь в испанские земли, на родину королевы, где ее герб мог стать для Катрин поддержкой и защитой, как объяснила сама же Иоланда.

Все содержимое ее кошеля монахиня вытряхнула на узкий каменный алтарь и, увидев кинжал, бросила на Катрин косой взгляд.

— Странный предмет для женщины, которая не должна иметь другой защиты, кроме молитвы.