Жюльетта Бенцони - Мера любви

— Дождь! Дождь! Наконец-то дождь! Господи Иисусе! Мы теперь не умрем от жажды!

В мгновение ока оба промокли до костей, но этот ливень был таким желанным, что, опьяненные, они не двигались с места, протягивая к небу руки и так громко кричали от радости, что к ним выбежали Сара и Фатима.

— Мы не до конца прокляты! — воскликнула Сара, заключив Катрин в объятия. — Может быть, нам удастся остановить чуму, спасти твоего супруга, даже если он этого не заслуживает!

Ужасные вопли прервали ее на полуслове. Перепуганные; они бросились на кухню, где застали страшную сцену:

Арно удалось подняться. Страдая от невыносимой боли, он сорвал рубашку, повязки и стоял у камина, качаясь и хрипя.

— Он упадет в огонь, — крикнула Катрин и бросилась к мужу.

Сара преградила ей путь.

— Посмотри! Бубон! Он только что лопнул! От этого он и обезумел. Принеси мне корпию, много корпии, и перчатки.

Сapa и Жосс схватили больного и уложили в постель. Действительно, из паха по бедру у него текла черная густая жидкость. Отвратительный запах заполнил комнату. Арно не сопротивлялся. То, что он поднялся от боли, сделав над собой нечеловеческое усилие, и последовавшее за тем вскрытие бубона совершенно лишило его сил. Из раны текли кровь, сукровица и гной.

Вернулась Катрин. Она протянула Саре перчатки и связку корпии. В глазах ее была мольба.

— Осталась ли… осталась ли теперь надежда?

Улыбка осветила мокрое лицо Сары.

Теперь, я думаю, да… если только он не потеряет слишком много крови! Но он крепок! К тому же подействует настой.

Весь следующий день они промывали рану больного, Фатима тем временем чистила капусту, морковь и горошек для супа. Когда наступила ночь, Арно лежал на чистой кровати с умело сделанными перевязками. Его сиделки надели сухую одежду и смогли, наконец, сесть за большим деревянным столом, чтобы в первый раз как следует поесть, с наслаждением прислушиваясь к грохоту водопада, стучащему по крыше.

Катрин, проспавшая большую часть дня, захотела дежурить первой, никто этого не стал оспаривать. Все поняли, что она будет счастлива, остаться наедине с любимым мужем. Кто-то устроился в углу кухни, кто-то в парильне. Катрин села на краешек матраса, где лежал Арно, и, достав из кармана маленькие янтарные четки — подарок госпожи Беатриче, с которыми она никогда не расставалась, принялась тихо молиться, впервые за долгое время.

Она молилась, чтобы вместе с чумой, освободившей тело супруга, душа его тоже избавилась бы от снедающего ее недуга. Бог вынес свой приговор, но поймет ли и согласится ли с ним гордый хозяин Монсальви?

— Лишь бы он меня выслушал! — умоляла молодая женщина. — Лишь бы он позволил мне поговорить с ним, объясниться!

Объяснить что? То, что она перенесла со времени осады Монсальви отрядом д'Апшье, мечтавшим разграбить его? Она уже попыталась сделать это, когда они встретились в сарае близ Шатовилена, но он не захотел ее слушать. Поймет ли он, наконец, что любовь жены спасла его от страшной смерти?

Она нежно взяла безвольную руку Арно и сжала в своей. Рука была еще горячей, но жар явно спадал. Катрин благоговейно поднесла ее к губам. Нет, она не будет ничего объяснять, ни защищаться, ни умолять, ведь придется лгать, скрывать происшедшее в королевскую ночь в лилльском дворце. Все-таки он был прав: она была неверной женой, даже если он меньше всех имел право упрекать ее в этом.

«Когда он очнется, — подумала Катрин, — узнает меня, я сразу пойму его первый взгляд. Если он ненавидит и презирает меня, я молча уйду навсегда! Я не хочу, чтобы нас связывали жалость и признательность, после такой любви!»

Дождь лил всю ночь и весь следующий день. Жизнь добровольных затворников входила в нормальное русло. Потеряв много крови, Арно лежал обессиленный, неспособный пошевелиться без посторонней помощи. Он перестал бредить и метаться, но находился в странной прострации. Сознание еще не вернулось к нему. Больной послушно глотал все, что ему давали, но по-прежнему не открывал глаз, и было невозможно понять, спит он крепким сном или просто дремлет.

Каждое утро Катрин приводила Арно в порядок, меняла ему белье, которое Фатима стирала потом во дворе. Она даже брила его, смазывая бальзамом воспалившийся шрам.

Видя, какое удовольствие испытывает Катрин, ухаживая за мужем, Сара лишь гневно пожимала плечами да иногда уголком фартука яростно смахивала набежавшую слезу.

Им не поступало никаких известии. Каждое утро Жосс карабкался на стену, чтобы попросить у монахов свежие продукты, которые те передавали с великими предосторожностями. Монахи, за ритмом жизни которых можно было следить по колокольному звону, явно не желали подвергать себя опасности, несмотря на то, что замок после недели каторжного труда был практически обеззаражен. Тела тех, кто входил в отряд Арно, и их подружек, насильно вовлеченных в разврат, были сожжены, другие же, сжечь которые помешал дождь, были похоронены. Караульную комнату обработали хлоркой, вымыли, не жалея воды, благо, ее предостаточно накопилось за пять дней непрекращающегося ливня. Когда Жоссу не хватило хлорки, он закрыл зараженные комнаты и лестницу. Этим можно будет заняться позже. Для Катрин потекли спокойные монотонные дни. Она вместе с Сарой и Фатимой ухаживала за скотом, курами, кроликами, лошадьми, стирала и гладила белье, чистила овощи и заботилась об Арно, а в свободную минуту садилась на скамью рядом с Сарой, и они вполголоса болтали. Сара не переставала расспрашивать Катрин о месяцах, проведенных вдали от Монсальви, и Катрин старалась удовлетворить ее любопытство, не раскрывая, однако, всего до конца. Несмотря на то, что Арно был без сознания, она не могла при нем вспоминать о ночи любви с Филиппом Бургундским, ночи, которая была так прекрасна и за которую она упрекала себя как за преступление. Это должно было остаться ее тайной, известной лишь Богу.. И напротив, она облегчила душу, рассказав об ужасах на Мельнице-Пепелище, отчего ей стало намного спокойнее.

Сару же не особенно потряс этот рассказ, ее удивили угрызения совести, так долго терзавшие Катрин.

— Будучи изнасилованной бандой разбойников, ты посчитала себя униженной, оскверненной, окончательно потерявшей веру в добро. Мое бедное дитя, если бы ты знала, сколько женщин в мире пережили подобное, ты бы очень удивилась. Я знаю таких знатных дам, как и ты… Некоторые, впрочем, сохранили об этом не только плохие воспоминания.

— Это их дело. Для меня случившееся, останется самым отвратительным моментом в жизни. Не знаю, удастся ли мне когда-нибудь забыть тот кошмар.

На девятое утро заточения чистое голубое небо обещало погожий день. Жосс, собравшийся на рассвете, как обычно, кого-либо вызвать из аббатства, проходя через двор, услышал страшный шум. Похоже, тараном пытались пробить городские ворота.