Элеонора Гильм - Искупление [litres]

Когда подрос младший Семка, она со злостью и даже удивлением каким-то следила за его играми с соседской Аксинькой и думала: «Нет, да не может быть такого. Есть Бог, он видит все, он не пошлет во второй раз испытание …»

Маланья времени не теряла: привечала подружку Аксиньи Ульянку, угощала медовыми ковригами, говорила, что надо за себя уметь стоять, Аксиньке спуска не давать. Ульянка уклончиво улыбалась, перебирала рыжие косы, но умные советы, кажется, запоминала.

Бог послал испытание рабе Маланье. Аксинья окрутила Семена своими ужимками и улыбками. Дразнила, издевалась, насмехалась над бедным Семкой… А потом выскочила замуж за кузнеца… А бедный сынок должен был смотреть на их счастье, захлебываться от обиды. Женился на тихой Катерине. Провожал жадным взглядом Аксинью…

Как мать просмотрела, что их переглядки переросли в неприкрытые переблядки, что предавался сын греху с проклятой знахаркой? Соседская семья угробила первого сына Маланьи, довела до греха второго…

Когда Семен ушел воевать, освобождать столицу, Маланья сразу поняла: дело в Аксиньке проклятой. От нее убежал. Туда, где могли убить в любой миг, искалечить, взять в плен, уморить… Тогда и уверилась, что надо сжечь гнездо похоти – дом Аксиньки.

Даже внука любимого – Илюху, хитроумностью похожего на нее, – не пожалела. Знала, что дитя пощадят, застав за злым делом. Выполнил умница бабкин наказ, поднес пропитанную смолой головешку, выбил искру. Двор соседский выгорел дотла, испепелив одного из выродков Вороновской семьи. Аксинька с нагулянной девкой выжила. Видно, диавол хранил свою служительницу, оберегал ее жизнь от святого наказания.

На сходке Маланья ждала справедливости, ждала, что староста и еловчане спасибо скажут ей и Илюшке за уничтожение гнезда похоти. Не дождалась. Слова дурные говорили про нее, заставили помогать паршивой бабе, виниться перед ней… Когда Маланья услышала такое решение сходки, то помутнел мир, закрутился в черном водовороте и утащил с собой в непроглядную мглу. Нескоро она открыла глаза, а, открыв, ужаснулась: изувер Яков Петух исхлестал Илюшеньку, превратив спину дитяти в кровавое месиво. И Катерина молчала, не защищала кровинушку свою, лишь смотрела с жалостью на сына и с чем-то, похожим на смесь страха и презрения, на полуживую свекровь. Лицемерка.

И Аксинька такая же. Сидит рядом, смотрит на старуху с лживым сочувствием, а в душе своей упрашивает диавола уморить ненавистную соседку.

– Не дождешься, – расслышала Аксинья шипящий шепот Маланьи. – Паскуда…

Она посидела у постели умирающей времени достаточно, чтобы понять: больше ничего она не услышит. Старуха впала забытье, ее губы шевелились, порой «шшшш» доносилось до Аксиньи, но разобрать или понять ничего было невозможно. Наверное, просто жизнь так по каплям вытекала из Маланьи.

– Ненавидит она тебя, – проронила Катерина. – И семью твою. Что-то в прошлом связало их в тугой узел. Мне дела нет до ваших склок.

– И ты… меня ненавидишь? – неожиданно для самой себя спросила Аксинья.

Катерина подняла на нее усталые глаза:

– Нет у меня сил на гнев и ненависть, мне детей бы прокормить да… Се… – она споткнулась об имя, – мужа дождаться.

Аксинья кивнула, позвала игравшую с Ванькой Нюту, быстро вышла из избы, где каждый угол дышал презрением к ней. Зачем приходила? Что ожидала услышать от старухи, по воле которой чуть не погибла в собачьих зубах дочь, заживо сгорел племянник… Не меняют людей ни время, ни пережитые горести или радости. Сплетник так и остается сплетником. Злобная карга не раскается, не будет рыдать в ногах у того, кого она чуть не сгубила.

– Умрет она? Как и Матвейка, да? И в ад попадет. – Нюте надо было докопаться до сути.

– Дочь, одному Богу ведомо, куда человек попадет. Но я надеюсь, что… – Аксинья не договорила, но дочь и так все поняла.

Раны затянулись корочкой, но кожа вокруг вспухла, и при нажатии из-под корост сочилась зеленовато-желтая жидкость. Гной. Плохо дело.

Аксинья потрогала лоб, руки, грудь. Тело полыхало жаром, дурным, тем жаром, что за пару дней отправляет на тот свет.

Под иконами преклонила колени мать, и до Аксиньи доносилось «Отче наш», произносимое трясущимся голосом. Накануне из дома вынесли покойницу – Маланья умерла, так и не придя больше в себя, последним словом ее было то самое «Не дождешься», адресованное ненавистной соседке. Отец Сергий всю ночь читал отходную над старухой, а утром тело ее увезли в Александровку и уложили в покойницкую, пристроенную к церквушке. Может, там она нашла успокоение.

Катерина подошла к мечущемуся в бреду сыну, устремила на знахарку растерянный взгляд.

– Ты поможешь ему? Не могу я потерять сына, не могу.

«А я могла братича, сына Фединого потерять?» – Аксинья сдержала слова. Не время укорять Катерину в грехах ее свекрови. Не время.

– Боюсь я, антонов огонь охватит его… Если так… – она не договорила. И так все ясно. Антонов огонь охватывает человека, получившего рану, пораженное место вспухает, делается багровым, потом темнеет. И скоро человек умирает. – Гвоздика… пряность… Есть гвоздика у тебя?

– Откуда ж… Дорогая, редкая…

– Отправь Ваньку, сама спрашивай, вдруг есть у кого в деревне… А потом в Соль Камскую, да можно не успеть.

Еловчане который год жили, еле сводя концы с концами, и ни в одном доме не оказалось заморской пряности. Тошка, отправившийся в Александровку, к вечеру сообщил: и там нет.

Катерина по совету знахарки терла репу и прикладывала к спине, настаивала ржаные корки… Илье становилось все хуже. Аксинья уже второй день пропадала в избе Семена, забыв о былых раздорах. Она испробовала все. И сидела сейчас на лавке, обхватив руками гудящую от усталости голову.

Аксинья заснула и очнулась лишь некоторое время спустя, чувствуя, что кто-то трясет ее.

– Нюта, бедная, измаялась, – погладила она дочь по темно-русым косам.

Девочка тряхнула головой и протянула ей свою тряпичную куклу, распотрошенную, развязанную… Внутри красной тряпицы, среди соломы Аксинья разглядела темные засушенные бутоны. Нюта уложила в кукольное нутро дорогую пряность, припрятанную после поездки в Соль Камскую.

Илья поправлялся долго. В начале Филиппового поста он смог натянуть на тело рубаху, тулуп и, морщась от боли, вышел за ограду. Катерина, завидев вставшего с постели сына, крикнула:

– Да куда ж ты?

Но он, отмахнувшись от матери, быстро шел на другой конец деревни. Проходя мимо избы старосты, невольно замедлил шаг.

– Выздоровел, поджигатель? – окликнул его Яков. Парнишка ничего не ответил, даже не кивнул, наглец, в ответ. – Вижу, одыбал. Ишь как быстро пошел…