Харитон - Повесть о любви Херея и Каллирои

— Примите богатства великого царя.

И сейчас же Херей приказал выгрузить бесчисленное количество серебра и золота, а затем он выставил сиракузянам на показ и слоновую кость, и янтарь, и одежды, и драгоценнейшие изделия из дерева, и кровать великого царя, и его обеденный стол, и евнухов его, и наложниц, так что теперь не аттической бедностью, как то было тогда, после сицилийской войны, наполнился город, а персидской военной добычей, и притом, что было всего удивительнее, переполнился он ею в дни мира.

«Идем в народное собрание», — разом завопила толпа: всем страстно хотелось и видеть обоих вернувшихся, и слышать их. И быстрее всякого слова наполнился театр [229] Излюбленным местом народных собраний в греческом мире бывал городской театр.　 и мужчинами, и женщинами. Когда же выступил перед собранием один только Херей, то и женщины все, и все мужчины закричали ему:

— Пригласи Каллирою!

Гермократ, который хотел и в этом угодить народу, вывел дочь свою перед собранием. И вот, обратив сперва свои взоры к небу, народ начал славить прежде всего богов, еще горячее благодаря их за этот день, чем за день победы [230] Автор имеет в виду день все той же знаменитой морской победы сиракузян над афинянами, упоминание о которой не раз вновь и вновь возвращается в его романе.　 , а затем то мужчины отдельно от женщин восхвалять принимались Херея, а женщины отдельно от мужчин Каллирою, то те и другие вместе воздавать начинали хвалу обоим, что последним было приятнее.

Каллирою, уставшую после плавания и волнений, тотчас же после ее приветствий отечеству увели из театра, но Херея народ задержал, желая услышать от него его повествование обо всем, что было с ним на чужбине. И Херей начал свой рассказ с последних событий, так как он не хотел причинять печали народу грустным своим сообщением о том, что произошло сперва. Народ, однако же, настаивал на своем:

— Мы ждем ответа!

— Начни с самого начала!

— Обо всем расскажи нам!

— Ничего не пропускай!

Херей стоял в нерешительности: о многом таком, что случилось с ним вопреки рассудку, говорить ему было совестно. Но Гермократ сказал ему:

— Не смущайся, сын мой, хотя бы пришлось тебе говорить и кое о чем для нас печальном или горьком: перед блестящим концом все это ведь бледнеет, недоговоренность же, вследствие именно замалчивания, влечет за собой подозрение в сокрытии чего-то более тяжелого. Речь твоя обращена к отечеству и к родителям, которые обоих вас одинаково любят. Что же, начальную часть твоей повести знает уже и город: сам ведь он заключил ваш брак. Все мы также знаем и о заговоре женихов, пробудившем в тебе твою ложную ревность, из-за которой ты и нанес жене своей злосчастный удар. Знаем мы и о том, как подумали мы, что она умерла, знаем, с какой роскошью была она погребена и как, привлеченный к суду за убийство, ты вынес сам себе смертный приговор, желая умереть вместе с женой, а народ тебя оправдал, усмотрев в совершившемся несчастный случай. Относительно же последующего было нам сообщено, что Ферон-разбойник, раскопавший ночью могилу, нашел в ней Каллирою живой и что, посадив ее в свою разбойничью лодку, куда сложил он и находившиеся при ней погребальные дары, он продал ее в Ионию, а что ты, отправившись на поиски своей жены, самое ее не нашел, но, встретив в море пиратское судно, ты всех остальных разбойников застал на нем скончавшимися от жажды и одного лишь Ферона привел в народное собрание живым и что тот после пытки был распят, народ же отправил за Каллироей триеру с посольством, вместе с которым, в качестве добровольца, выплыл, сопровождая тебя, и Полихарм, твой друг. Это мы знаем. Ты же нам расскажи о том, что случилось после этого твоего отсюда выезда.

И Херей, продолжив с этого места свое повествование, рассказывать начал так:

— Благополучно переплыв Ионийское море, прибыли мы в именье милетского гражданина по имени Дионисий, и богатством, и родом своим, и славой выдававшегося среди всех ионийцев. Это он за один талант купил Каллирою. Не пугайтесь: рабыней она не стала. Невольницу свою Дионисий немедленно же объявил своей госпожой, и к ней, благородной, он, влюбившись в нее, применить насилия не дерзнул, отослать же в Сиракузы ту, в кого он был влюблен, он оказался не в силах. Когда же Каллироя заметила, что она от меня беременна, то, стремясь сохранить для вас вашего гражданина, вынуждена была она выйти за Дионисия замуж и хитро обставила рождение ребенка с целью заставить Дионисия поверить, будто ребенка родила она от него, и дать ребенку надлежащее воспитание. Воспитывается ведь, сиракузяне, для вас богатый гражданин в Милете, в доме важного человека, принадлежащего, как и он, греческому знаменитому роду. Не будем же по зависти мешать ему стать наследником громадного состояния.

— Об этом узнал я, разумеется, позже. Тогда же, причалив в той местности к берегу, я преисполнился добрых надежд, как только увидел там в храме изображение Каллирои. А ночью фригийские разбойники, предприняв набег на берег моря, сожгли наш корабль, перебили большую часть людей., меня же и Полихарма связали и продали в Карию.

При этих его словах народ разразился плачем, и Херей сказал:

— Разрешите мне о последующем умолчать, так как оно еще мрачнее предшествующего.

Но народ закричал ему:

— Говори все!

И Херей продолжал так:

— Явившийся рабом Митридата, правителя Карии, человек, который купил нас, приказал нам закованными вскапывать землю. Когда же некоторыми из числа кандальников был убит тюремщик, то Митридат велел всех нас распять. Меня повели на крест, но Полихарм, под угрозой пытки, произнес мое имя, и оно припомнилось Митридату, так как, будучи связан с Дионисием узами гостеприимства в Милете, он присутствовал там при погребении Херея: дело в том, что, услышав про триеру и про напавших на нее разбойников, Каллироя, думая, что и я погиб, соорудила мне роскошнейший погребальный холм. И вот, Митридат распорядился скорее снять меня, которому совсем близок тогда был конец, с креста и сделал меня одним из самых доверенных своих лиц. Споспешествуя возвращению мне Каллирои, он вынудил меня ей написать, но по нерадению слуги, которому поручено было письмо, последнее попало в руки самого Дионисия. В то, что я жив, Дионисий, однако же, не поверил, а подумал, что это, должно быть, коварно посягает на его жену Митридат. Немедленно послал он царю письменную жалобу, в которой он обвинил Митридата в обольстительстве, царь же эту жалобу принял и вызвал к себе всех на суд. Так мы отправились в Вавилон. Восхищаться Каллироей, которую он повез с собой, Дионисий заставил всю Азию, меня же доставил в Вавилон Митридат. Когда прибыли мы в Вавилон, то долго мы там перед царем судились. Митридата царь тотчас же оправдал, но разбор моего с Дионисием из-за жены спора царь отложил, передав Каллирою на это время царице Статире на ее о ней попечение. Представляете себе, сиракузские граждане, сколько раз я в разлуке с женой принимал решение умереть! Да я бы и умер, если бы только не спасал меня каждый раз Полихарм, вернейший на всем свете у меня друг. Ведь пылавший к Каллирое страстной любовью царь о суде и не помышлял. Но не склонил он ее к себе и бесчестия не причинил ей, а кстати случившееся отпадение от него Египта тяжелую вызвало войну, послужившую, впрочем, мне на великое благо. Царица увезла Каллирою с собой на войну, я же, получив ложное известие от одного человека, сказавшего мне, будто Каллироя отдана Дионисию, захотел отомстить царю, и, перебежав с этой целью к Египтянину, большие совершил подвиги; я самолично взял неприступный Тир и, будучи назначен на должность наварха, победил великого царя в морском сражении и завладел Арадом, куда царь укрыл и царицу, и те богатства, которые вы увидели. Смог бы я даже поставить Египтянина господином всей Азии, не будь он убит, сражаясь от меня отдельно. И, наконец, я великого царя сделал вашим другом, поднеся ему в дар его жену и отослав знатнейшим из персов их матерей, их сестер, их жен и их дочерей. К вам же сюда я сам привел и доблестнейших из греков, и добровольцев из числа египтян. Приплывет из Ионии и еще один, ваш же, отряд судов, и приведет его к вам внук Гермократа.