Анна О’Брайен - Королева в тени [litres]

Всем было понятно, что это конец, и мужчины поклонились, отдавая дань уважения принцу; но я продолжала недвижимо стоять на коленях у его кровати – сцена, которую я себе после нашего возвращения из Аквитании живо представляла много раз. Принесли чашу с умиротворяющим и фатальным маковым соком, который Нед выпил, как будто искал возможности погрузиться в забытье. Мой господин никогда не искал этого состояния, однако боль на этот раз была слишком сильна, и он принял зелье как драгоценный дар. Я уже многократно пережила этот момент раньше, смирившись с тем, что он наступит очень скоро. И вот он пришел в виде суровой реальности, только теперь это был уже не сон, от которого я могла бы проснуться с ощущением обновленной надежды.

Я поцеловала его в лоб, в губы, потом коснулась своим лбом его сжатых ладоней. То, что делалось это на глазах у всех, не имело для меня никакого значения. Я потеряла чувство собственного достоинства.

Эдуард, принц Уэльский и в прошлом принц Аквитании, моя душа и сердце, ушел из этой жизни без единого вздоха, не сказав больше ни слова. Вот так умерла надежда Англии. И моя надежда тоже.

Когда я покидала комнату, великие лорды Англии уважительно склонялись передо мной; я шла по коридору глубокого почтения. Когда-то для меня это было очень важно. Сейчас же – нисколько.

Мой мир разом превратился в пустыню, забытое богом место. Как я выживу в нем? Если бы кто-то удосужился спросить меня об этом, я бы ответила, что чувствую себя безутешной.

В самые первые дни после этого, когда мое горе было безжалостным завоевателем, а я молилась о пощаде у его ног, мои мысли в основном были о том, что мой мир потерял границы, свою направленность. Мое существование лишилось центра, своего бьющегося горячего сердца. В те дни я барахталась в неопределенности, и не было никого, с кем я могла бы поделиться своими переживаниями. Ни Филиппы, ни Изабеллы, чтобы выслушать мои жалобы и оказать поддержку. Я изливала печаль, стоя на коленях перед изображением Пресвятой Девы, но тщетно. Из-за неисправимой потери чувства мои как будто оцепенели. Должен ли этот опыт, когда я буквально заледенела в неполноте моего гнетущего одиночества, стать моей сутью до конца этого скорбного существования? Или же мне последовать примеру моей невестки и постричься в монахини, спрятав себя саму и свою скорбь за стенами монастыря?

Но однажды утром я встала с постели с чувством непонятного покоя; я не видела этому объяснений и только наслаждалась благословенными лучами раннего солнца, которые скользили по красному бархату гобеленов, постепенно выхватывая вышитые на них серебром страусиные перья и золотые головы леопардов, отчего те словно оживали. Я как будто обновилась, вновь осознав, что у меня есть цель, которой я не имею права пренебречь, даже несмотря на то, что горе немилосердно стучало в моем сердце и в сознании. Нед никогда не простит мне, если я откажусь идти выбранной дорогой. И хотя из пастей леопардов, казалось, извергается пламя, а не тянется виноградная лоза, как было на самом деле, я вступила на этот путь, на котором, как мне виделось, будет разворачиваться мое будущее. Моя жизнь не заканчивалась со смертью Неда. Нежно похлопав рукой золотых леопардов, я сделала первые шаги этого дня. Я никогда не испытывала недостатка в уверенности в себе, и теперь она будет направлять меня постоянно, потому что я твердо знала, что должно быть сделано.

Моей первоочередной задачей было со всей точностью обеспечить исполнение последних пожеланий Неда быть похороненным у часовни святого великомученика Томаса в Кентербери. Они были очень подробными, что неудивительно, поскольку Нед редко что оставлял на волю случая, и я была очень благодарна ему за это, потому что эти сложные приготовления полностью заняли мою голову мыслями о том, кто и что должен делать, каким образом и с какой целью. Что бы еще сейчас день ото дня занимало мое время от пробуждения до отхода ко сну, если бы мне не нужно было воплощать в жизнь этот грандиозный проект, задуманный Недом напоследок? Я ложилась в постель обессиленная, а поутру вставала с новыми силами, чтобы начать с того места, на котором остановилась вчера. Это не приносило мне утешения, однако такая самоотверженность, по крайней мере, убивала мои эмоции. Я заставляла себя выполнять то, что должно быть выполнено.

– Но почему бы ему не найти свой вечный покой в Вестминстере? – раздраженно поинтересовался Эдуард в один из редких в последнее время периодов прояснения сознания, злясь на меня так, будто все это было моих рук дело. – Место его гробницы в Вестминстере. Тем более если это место оказалось достаточно хорошим для Филиппы. И меня тоже там похоронят…

По щекам его текли слезы.

– Ваш сын, принц, пожелал, чтобы его похоронили в Кентербери, – просто ответила я. Больше никаких объяснений не требовалось, тем не менее я сочувственно коснулась руки короля, потому что для него эта смерть также была тяжелейшим ударом. А при виде слез Эдуарда мне захотелось встать перед ним на колени.

– Тогда вы должны сделать так, как он пожелал.

На чем я и настаивала. Действуя в атмосфере спокойствия и высочайшей эффективности, я руководила строителями и священниками, надев на себя маску мягкой хозяйки, пока все не было закончено. За годы после возвращения из Аквитании я многому научилась. Я требовала и стояла на своем, пока не получала в точности то, что хотел Нед. Лицо мое уже болело от постоянно присутствовавшей на нем благодарной улыбки за хорошо выполненную работу. Только после этого я взяла Ричарда с собой в Кентербери, чтобы он увидел конечный результат, отдал дань уважения своему отцу и усвоил первый урок королевского правления.

– Смотри! – приказала я ему.

Я и сама смотрела во все глаза, потому что была здесь в первый раз.

Перед нами лежала вызывающая благоговейный трепет фигура Неда; он был полностью облачен в свои боевые доспехи, а в изголовье стоял его знаменитый шлем с фигурой леопарда. После смерти он был так же прекрасен, как и при жизни; позолота на резном бронзовом изваянии была отполирована до такой степени, что, казалось, светилась в полумраке собора, сразу привлекая внимание тех, кто вошел сюда. На лице его застыло выражение сурового покоя. Величественное доминирование гробницы принца, которую я видела в законченном виде впервые, шокировало меня, вновь вызвав горечь от осознания его смерти, но я не поддалась приступу глубокой боли. Это был не мой Нед. Это был Эдуард, принц Уэльский, наследник английской короны. Это был человек, рожденный править страной, но лишенный этой судьбы подлой болезнью; человек, который похоронен возле своего любимого святого Томаса в часовне Святой Троицы. В его чертах не было и тени улыбки, а лишь суровость и строгое величие, заставлявшие зрителей застывать перед ним в восхищении.