Елизавета Дворецкая - Две зари [litres]

При виде Святослава девушка неспешно встала и с достоинством поклонилась.

– Будь жив, княже.

– От ты где! – Святослав без приглашения сел на лавку напротив нее, привольно вытянул ноги и бросил меж них руку с шапкой. – Умаялся я за тобой гоняться. Будто мне другого дела нет.

– Я за мной гоняться не просила. – Малуша улыбнулась, будто они шутили на Ярилиных гуляньях, и тоже села на прежнее место. – Ты – князь русский, твоя и воля.

– Как же этот клюй тебя из Горинца вытащил? – Сейчас Святослав уже никуда не спешил, и ему было любопытно. – Челнок чужой нашли на нашей стороне. Стало быть, кто-то тебя перевез, а сам назад вернулся. Этот кто-то – из Горинца?

– Что тебе за дело? Вот она я, здесь перед тобой.

– А мне большое дело, – Святослав подался к ней. – Кто выползку был друг, тот мне враг. Это дед твой? Олег?

– Да ну что ты! – возмутилась Малуша. – Мой дед клятву на кресте давал, что без вашего позволения меня из рук не выпустит! Он не знал ничего, Богоматерью… и матерью-землей клянусь! Ты, княже, в Горинце врагов своих не ищи, нет их там.

– А где же они? – с расстановкой произнес Святослав.

Он не шутил. Он бы почти изумлен. Малуша, материна служанка, Предславина дочка, которую он знал с ее детства, сейчас показалась какой-то совершенно другой. Она будто разом стала старше и мудрее… как-то величественнее. Она осталась той же внешне, но стала совсем иной внутренне: Святослав чувствовал это, хотя не мог понять и объяснить эту перемену. Перед ним как будто была Малуша – не та, что носила ключи у его матери, а та, какой она стала бы, вырасти она в других условиях – как истинная княжья дочь и чья-то будущая княгиня. Такой, как в ее годы была, наверное, Эльга, признанная наследница Вещего, Сванхейд, Величана, Прияна – те женщины, чья княжеская кровь определила их облик, воспитание и повадку.

Но ведь Малуша и была рождена равной им. И теперь такой стала. Этому не мешала даже ее простая, бедная одежда и та темная избушка, в какой Святослав ее застал. Всего этого он не замечал. Зато на Малушу смотрел так, будто лишь сейчас увидел. От материных погребов она прошла долгий путь. И, как в сказках, из замарашки сделалась царевной.

Эта, новая Малуша и впрямь могла что-то знать о его друзьях и врагах, чего не знал он сам.

– Я ушла из Горинца по своей воле. – Малуша гордо подняла голову, и стало ясно: та девушка, что жила по чужой воле, давно осталась в прошлом.

Теперь ее воля – острый меч.

– Но зачем? – Святослав сцепил руки и наклонился к ней. – На кой шиш тебе этот навий выползок сдался? Он вон утек, бросил тебя, и то едва справился – от страха порты полные навалил, бежать мешали.

Малуша слегка улыбнулась. Етона она могла лишь презирать – и не из-за насмешек Святослава, а из-за выбора, который тот сделал между жизнью и честью.

– Этот навий выползок для меня ни шиша не стоил. Это он мнил со мной подняться выше, чем ему на роду было положено. Ведь я – княжна деревская. И не пристало мне ни в челяди прозябать, ни во Вручем, в углу медвежьем… за клюквой ходить. Род мой выше участи, и я мой род унизить более не дам.

– Я знаю, что мать тебя отпустила, – Святослав нахмурился. В душе его досада мешалась с невольным восхищением, и он не знал, что делать с этой смесью. – И я еще тогда понял… – он вспомнил тот день, когда было решил взять ее в жены, – что тебя в покое не оставят, пусть даже и с ключами. Женишки найдутся…

– Мои дети будут княжить, – твердо, как о решенном деле, сказала Малуша. – А где и какого отца род продолжат…

– Уж не Етона ли ты себе в мужья назначила? – презрительно хмыкнул Святослав.

От невольной ревности Етон сейчас казался ему гадким, как червь.

– Я могла бы с Етоном уйти. – Малуша бросила на него взгляд из-под ресниц. – Он звал меня с собой ночью, как бежать задумал.

– Что же ты с ним не пошла?

– Кто он такой – пес наряженный, чтобы я с ним пошла? Он не князь. А меня только истинный князь достоин.

Святослав медленно встал, бросив шапку на лавку, и подошел к ней. Малуша тоже встала и спокойно ждала, не сводя глаз с его лица. Сейчас оно выражало досаду, но все равно казалось ей прекраснее солнца. Эти высокие скулы, слегка вздернутый, обычный славянский нос – наследство материнских бабок, – голубые глаза, густые брови. Светлые волосы, будто мягкое золото. А главное, та внутренняя сила, которая делала неважными черты лица. Благодаря матери Святослав был миловиднее своего отца, но эта внутренняя сила, которая превыше внешности, роднила их. Для Малуши эти черты с самого детства олицетворяли княжескую власть. Он тот, кто принял на плечи весь этот груз с тринадцатилетнего возраста. И рос, восходя над Русью, как солнце, впивая всю ее мощь и славу. С каждым его шагом к ней в душе ее ширилось ликование. Вот теперь он поистине оценил ее. Когда понял, что она – не служанка, а Заря ясная, наконец-то сбросившая оковы темных туч.

Святослав встал к ней почти вплотную, и Малуша сама удивилась, обнаружив, что уступает ему ростом всего на полголовы. Наконец она выросла – проявилось наследие высокой Предславы.

– Я ведь матери еще тогда сказал – не я, так другой кто, – Святослав тоже это отметил и смерил взглядом ее уже сформировавшуюся, женственную фигуру. – Так лучше я, чем кто другой. Что скажешь?

– Я уж сказала. – Малуша прямо смотрела ему в глаза, и пристальный, внимательный взгляд этих голубых глаз наполнял ее пьянящим ощущением их равенства. – Только ты один… достоин владеть мной. Возьми меня в жены – и я любить тебя буду, как Заря Утренняя любит Солнце Красное. Как одно солнце на небе… так и я иного солнца не ведаю, кроме тебя.

Святослав склонился к ее лицу и медленно поцеловал в губы. Малуша содрогнулась – несколько лет все существо ее жадно стремилось к этому поцелую, и он был для нее как первая молния, что вдохнула жизнь в белый свет. Она прильнула к Святославу, хотела обнять его за шею, но наткнулась на чешуйки клибаниона и засмеялась.

Святослав тоже засмеялся, отодвинулся от нее, по привычке огляделся, отыскивая оружничего. Но потом понял, что лишние люди тут сейчас ни к чему, и сам взялся за ремни на боку…

Адальберт приветствует вечную и драгоценную возлюбленную свою сестру Бертруду

Вот и снова я вспоминаю любезного нам с тобой Валахфрида, и увы, именно эти скорбные его строки наилучшим образом описывают горестное мое положение. Как далек я в моем изгнании от истинной моей родины, где пребываешь ты, и как велики мои страдания!