Ирина Мельникова - Грех во спасение

Маша потеряла дар речи от удивления, а Савва впервые за все это время усмехнулся и добавил:

— Девка ты, конешно, видная, но худа больно. Но ничего, были бы кости, мясо нарастет.

Митя развел руками и рассмеялся:

— Выходит, зря мы тебя, Маша, за мальчика выдавали?

— Да я поначалу-то и вправду за мальца ее принял, иначе не взял бы с собой. — Савва сконфуженно поскреб огромной пятерней под войлочным колпаком, прикрывающим его голову. — От бабы, вишь, одни несчастья в дороге. А потом пригляделся, смотрю, какой же это парнишка, если все ужимки у него бабьи: и ходит-то, и говорит, и волосы поправляет. Нет, думаю, девка, не иначе. Только что было делать с вами, не выбрасывать же на берег тигре в зубы? Молитву сотворил и рукой махнул, а, думаю, где наша не пропадала! На следующий год своих баб и ребятишек в эти края повезем, так что ты, почитай, первая из бабьего племени дорогу сюда проторила…

Они провели лодку мимо очередной опустевшей деревни, пристали к берегу и заночевали в палатке, которую соорудили из одеял. Утром снова пустились в путь. К счастью, ветер переменился. Подул попутный, и Митя поставил парус. День был холодный и сумрачный. Теперь они шли неподалеку от берега, и по тому, как взволнованно Митя вглядывался вперед, Маша поняла, что он ждет: вот-вот распахнутся перед ними бесконечные морские дали. Про «Рюрик» она старалась не думать, понимая, сколь мало шансов, что Алексей дожидается их в устье Амура. У него своя планы, свои сроки, да и вряд ли он серьезно воспринял тот их разговор о побеге, в успех которого он абсолютно не верил.

На берегу опять показались пустые амбары, разрушенные дома с открытыми дверями и гниющими крышами.

— Неужели все погибли? — Маша печально смотрела на лишенное жизни стойбище.

— Возможно, кто-то и остался жив, — Митя проследил за ее взглядом, — разбежались по островам, по тайге…

А Амур с каждым часом становился шире. Выше поднимались черные скалы, исчезли острова. Берега стали круче, и вода под ними кружила водовороты, пенилась и бурлила.

Вскоре над водой нависла высокая голая сопка в глубоких складках, похожая на развернутый веер. Дальние хребты, казалось, срослись с облаками, превратились в их продолжение. Погода хмурилась, и вскоре навстречу им подул необычайно свежий и студеный ветер. Маша провела языком по губам и ощутила слабый привкус соли.

— Море близко! — прокричал радостно Митя, наклонился к Маше и поцеловал ее тоже слегка солоноватыми губами.

Маше показалось, что начинается море, но это было огромное заливное озеро, которое они скоро миновали. На берегу показалась очередная деревушка, но в отличие от предыдущих она была населена: по берегу сновали люди, бегали собаки, над зимниками вились сизоватые дымки. Дети играли на отмели у вытащенных на берег лодок.

— Ура! Живые люди! — обрадовалась Маша, но Митя решил не приставать к берегу: до наступления темноты они вполне могли проплыть еще немного.

Вскоре река круто обогнула рыжий скалистый мыс. Низко, вровень друг с другом, шли над широко разлившейся рекой хмурые кучевые облака. Водный поток подхватил лодку, и она поплыла вперед еще быстрее. Река словно налилась силой и величием, уверенно несла свои могучие воды на встречу с морем.

И вскоре раздвинулись берега и открылось перед ними море — чистое, торжественно-прекрасное, еще и потому, что слишком долго они стремились к нему. Это ощущение девственной чистоты, свежести и какой-то особой бодрости, появившейся во всем теле, сопровождало их все время, пока Митя вел лодку вдоль берега, выбирая более-менее удобную бухточку для ночлега, но берег был скалистым, крутым, неудобным для причаливания. На востоке же из воды вырастали низкие, поросшие лесом берега.

— Неужели это Сахалин? — словно про себя произнес Митя, вглядываясь в подернутую синей вечерней дымкой землю. — Алешка был прав, когда давал тебе те самые координаты.

По всей видимости, Сахалин все-таки остров, а мы с тобой, Машенька, находимся сейчас на том самом месте, которое на всех российских картах помечено как суша. Что ж, и Лаперузу свойственно было ошибаться. — Он приподнялся на ноги, приложил ладони ко рту и радостно прокричал:

— 0-го-го!

Алешка, где ты?! Мы с Машей ждем тебя!

Но тихо было вокруг, а на берегу, к которому они пристали под вечер, не было ни единого следа, кроме птичьих и звериных. Правда, попался им один, старый, длинный и вроде даже с пальцами, но Митя сказал Маше, что это медвежий. В углублениях, у камней, в песчаных складках — гнезда гнилой морской капусты и рыбьих костей. Кое-где на берегу завалы леса, долго лежавшего в море и выброшенного штормами на берег, сухого, звенящего под ударом топора. Ближе к воде — неряшливые зеленые космы свежих водорослей, в волнах качаются зыбкие пятна медуз и морских звезд, в воздухе тучи птиц. И над всем этим витает особый запах, трудно поддающийся описанию, но который ни с чем не спутать, — это запах моря, свежести, необъятного простора… И свободы!

К вечеру на их маленький лагерь опустился туман, окутал дальние и ближние сопки молочной пеленой, приглушил рокот волн, разбивающихся о скальное основание утеса, под которым они устроились на ночлег.

Укрывшись мягкой лосиной шкурой и обнявшись, Митя и Маша сидели около костра и молчали. Не встретив «Рюрик», они несколько приуныли, но пытались скрыть это друг от друга, не выказать преждевременно свое разочарование.

Стоило дождаться утра и более тщательно разведать ближайшие окрестности. Берег изобиловал заливами, бухтами и бухточками, в одной из них «Рюрик» вполне мог встать на якорь, чтобы переждать ночь и туман в безопасном месте.

Внезапно далекий мелодичный звук раздался в воздухе.

Один раз, другой, третий… Маша напряглась, прислушиваясь: восемь раз прозвучало нечто похожее на удары колокола. Что-то знакомое послышалось ей в этом звуке, но не птица это прокричала, не зверь, слишком уж искусственны и размеренны были эти удары.

Митя привлек ее к себе и задумчиво сказал:

— Восемь вечера. Полные склянки бьют [55]! — И вдруг встрепенулся, вскочил на ноги и закричал радостно, не своим голосом:

— Марьюшка, слышишь, склянки бьют. Это «Рюрик», непременно «Рюрик», и где-то поблизости!

На одном дыхании они взбежали на высокий утес, отделяющий их бухту от соседней. Но, к их огорчению, она была затянута еще более густым туманом, из которого до них не доносилось ни единого звука. Тщетно вглядывались они в колыхавшуюся у их ног грязно-серую пелену. Вдруг Маше показалось, что она видит какое-то бледное пятно. Она вытянула руку и, боясь ошибиться, окликнула Митю, который нервно ходил по краю обрыва, без особого успеха вслушиваясь в окружавшую их тишину: