Салли Маккензи - Любви вопреки [litres]

– Вообще-то я этого не знаю и едва ли узнаю.

– Вам пора выбросить из головы дурные мысли. Вы – хозяин собственной жизни, а не глупое проклятие.

– Это, как вы выражаетесь, глупое проклятие распоряжается моей жизнью, хочу я того или нет.

Если бы Маркус мог снять проклятие со своего рода, перестав думать о нем и решив, что его не существует, все было бы проще. Тогда бы он мог жениться, завести семью и жить обычной жизнью, как прочие в его окружении. Но для него вступление в брак равносильно подписанию смертного приговора самому себе.

– Тогда вам придется просто поверить мне на слово. Как только у женщины появляются дети, времени на себя у нее не будет уже никогда. Я сужу по своей матери.

Они вышли из церкви на воздух, теплый весенний воздух, наполненный волнующими ароматами.

– Десять детей – действительно много, – заметил Маркус, щурясь от яркого солнца.

«Имеет ли мисс Хаттинг представление о том, каким образом были зачаты эти десять детей? Наверное. Она живет в деревне, наблюдала за животными…»

Впрочем, акты соития у животных и людей сильно отличаются. По крайней мере с точки зрения поэтов. Хотя личный опыт Маркуса свидетельствовал о том, что кроме физической разрядки совокупление не дает ничего.

Легкий ветерок играл прядью золотисто-рыжих волос Кэт. Она сердито подула на волосок, что норовил попасть в глаз.

– Да, десять – много, но вы ведь помните, что две мои сестры тоже замужем. Так вот, у каждой из них всего по два ребенка, но они могут часами говорить о том, как тяжело у них проходит прорезывание зубов, о детском плаче, о простудах и так до бесконечности. – Кэт шла по тропинке, ведущей к подножью холма и дальше к дороге. – Я хочу от жизни большего. Мечтаю совершить что-нибудь значительное.

– По мнению многих, нет ничего важнее, чем вырастить и воспитать достойную смену. Дети – наше будущее.

Будущее, которое ему не дано увидеть. Чертово проклятие насмерть приковало его к прошлому. Возникновение новой жизни обрывает жизнь отца. Как, черт побери, смеет мисс Хаттинг рассуждать о рождении и воспитании детей так пренебрежительно?

– Ваше будущее. Я понимаю, о чем вы.

– Понимаете? Слабо в это верится. О «глупом проклятии» мисс Хаттинг говорить не стала, и на том спасибо.

– Ваше имя и ваш титул продолжат жить после того, как вас не станет, – промолвила она, подняв голову. – А что остается после ухода женщины? Мы отдаем все: нашу жизнь, собственность, даже свое имя мужу. Наши тела превращаются в сосуды для вынашивания детей, не более. Детей, которые продолжат род мужа. А я так не хочу! Я мечтаю оставить после себе нечто такое, что будет носить мое имя.

Кэт дошла до того места, где тропинка уперлась в дорогу, и остановилась.

– Куда мы двинемся? – спросила она.

– Я иду к дому старой девы, – с упором на первое слово ответил Маркус. Никаких «мы» у него и мисс Хаттинг быть не может. – Мистер Уилкинсон дал мне ключи, чтобы я мог осмотреть дом, после того как прикреплю объявление на двери.

Если Маркус и рассчитывал осадить мисс Хаттинг или даже оскорбить ее чувства, его ждало разочарование. Она либо не поняла намек, либо сделала вид, будто не поняла.

– Как хорошо! Мисс Франклин никогда меня к себе не приглашала. Я очень хочу увидеть дом изнутри, тем более что, – Кэт обворожительно улыбнулась, – я очень рассчитываю там вскоре поселиться.

Нахальная девчонка! Надо бы отчитать ее за дерзость. И отправить восвояси. Но она не пыталась хитростью втереться к нему в доверие, да и в деревне правила хорошего тона отличаются от столичных. К тому же мисс Хаттинг ясно дала понять, что как мужчина он ее не интересует.

И, самое главное, ему совсем не хотелось с ней расставаться.

Маркус себя не узнавал. Он никогда не навязывал свое общество женщине, которая не испытывала к нему никаких чувств, но сейчас он был на волоске от того, чтобы забыть о том, о чем джентльмен забывать не имеет права ни при каких обстоятельствах. Впрочем, если у Маркуса помутится рассудок, мисс Хаттинг напомнит ему о том, что такое хорошо и что такое плохо, ударив по голове чем-нибудь тяжелым, что подвернется под руку. В этом он может на нее положиться.

Итак, Маркус уступил. Но уступил ее желанию или своему?

– Разве вам не страшно при мысли, что вы обрекаете себя на пожизненное одиночество? – спросил он, когда они переходили дорогу. Знает ли она, что такое муки одиночества?

Мисс Хаттинг рассмеялась:

– Когда я думаю о том, что рядом со мной никого не будет, мне хочется танцевать от радости. Ваша светлость, я так давно мечтаю об этом! Особенно если Мэри ночью толкает меня в спину своим острым локтем. Одиночество – это рай.

Нет, это не рай, а ад. Маркус пытался сбежать из этого ада, бросаясь в водоворот столичной жизни, но с прискорбием признал, что одиноким можно себя чувствовать и в гуще толпы.

Прикрепив объявление к двери, Маркус полез в карман за ключом.

– А как насчет любви, мисс Хаттинг?

– А при чем тут это?

– Ну как же? Я полагаю, все женщины мечтают о любви.

Маркус сунул ключ в замок и повернул его.

– Я люблю своих родителей, братьев и сестер. – И снова эта усмешка, которая, странное дело, удивительно ей шла. – Но я бы любила их еще сильнее, если бы жила здесь, через дорогу от них.

Как можно так легкомысленно относиться к жизни? Маркус толкнул дверь сильнее, чем требовалось, чтобы распахнуть ее.

Чтобы не выйти за рамки приличий, нужно молчать. Маркус пропустил Кэт вперед. Если бы не этот вызывающе дерзкий взгляд, Маркус сумел бы удержать язык за зубами.

– А как же любовь к мужу, мисс Хаттинг? Ласки его рук, губ… – Да что же с ним происходит! Раздражение и досада возникали вместе с нестерпимым желанием, переполнявшим и его сердце, и чресла. Надо немедленно успокоиться. – Я уверен, острый локоть мужа, упирающийся вам в спину, вас бы не смутил.

Зачем он это сказал?

Кэт уже собралась ответить ему, но что-то ее остановило. Нечто особенное в его голосе. Эти бархатные, чуть хрипловатые интонации…

Маркус закрыл дверь, перекрыв доступ яркому свету с улицы. Плечи его были едва ли не шире дверного проема.

Внезапно пришло к ней осознание того, что они с герцогом Хартом тут одни, отрезаны от всего мира…

Он пристально смотрел на нее, и во взгляде его было что-то такое, мужское…

Неожиданно, словно бабочка вспорхнула где-то внутри, внизу живота, будто очнулась от сна ее женская сущность. И стало трудно дышать. Тело вдруг охватил жар. И это было не смущение, не стыд, а какое-то странное ощущение, которое Кэт прежде не испытывала. Она не была так уж уверена в том, что хотела бы вновь испытать нечто подобное. Нет, она его не боялась. Если бы Кэт захотела покинуть этот дом, ей пришлось бы попросить у герцога, чтобы он ее выпустил. Но она знала, что он не станет удерживать ее против воли. Опасность ей не грозила. Со стороны герцога Харта точно.