Тимери Мурари - Арджуманд. Великая история великой любви

Я понимала, что таким образом она извиняется передо мной за интриги, что плела все эти долгие годы, — и я с радостью простила ей все.

На рассвете Шах-Джахан должен был появиться в нашем саду на белом коне. Я боялась сомкнуть глаза: вдруг проснусь и обнаружу, что все это сон и жизнь моя никогда не изменится. Чтобы успокоиться, я решила осмотреться — не бродить по дому, а выглянуть наружу. В темноте я различала силуэт пандала [66] Щедро украшенный навес, сооружаемый во дворе дома невесты для проведения брачной церемонии. , уже поставленного в саду. Скоро его начнут украшать цветами: розами и жасмином — и драгоценностями. Пандал возвышался, как памятник пяти долгим годам ожидания. Жаль, что после совершения обряда он будет разобран. Хотелось бы мне, чтобы он остался вечным свидетелем моего счастья.

Небо было непроницаемо темное. Что, если великие силы, приводящие в движение небесные светила, выбрали как раз этот день, чтобы их остановить?

Заметив, что я сижу в одиночестве, ко мне неслышно подкралась Ладилли, она тоже не спала. Мы не разговаривали много дней, и это ее озадачивало. Я понимала, что мне совсем не в чем винить свою подругу, но что поделать, если в душе шевелилось недоверие, ведь я помнила, о чем говорил Хосров.

Ладилли села и нежно взяла меня за руку:

— Я так рада за тебя, Арджуманд! Ты заслуживаешь счастья и наконец получишь его. Все это время ты была сильной, мужественной. Я даже не знаю, как ты все это выдержала. Я бы не смогла, я точно знаю…

— Когда полюбишь, все сможешь. — Я сжала руку подруги, но так и не сумела заставить себя обнять ее.

— Я полюблю? Едва ли… — Меня поразил ее голос — в нем сочетались мягкость и беззащитность. — Я выйду за того, кого выберет мать. А как иначе? Она ведь раскричится, потом начнет плакать, уговаривать. Тебе ли не знать, как умно она выбирает оружие. Теперь, когда отец умер, у меня нет союзников. Я поступлю так, как мне велят…

Ладилли вздохнула. Вздох был еле слышным, и в нем не было страха перед будущим, ведь она заранее приняла решение матери, и приняла безоговорочно. Это я боролась, это я испытала муки любви и разочарования. Но Ладилли жизнь никогда не нанесет таких ран.

— Мы ведь снова друзья, правда?

— Да, — ответила я. — Это я виновата, была злой…

— Что ты, разве можно тебя винить! Мне никто и слова не сказал о том, что затевается. Заметив, что ты на меня сердишься, я спросила у матери почему, и она объяснила, в чем тут дело… Она сказала, что идея выдать меня за сына Джахангира была не более чем ее фантазией. — Ладилли пожала плечами без всякого удивления. — Да я и сама не думаю, что она всерьез хотела этого.

— Если бы тетушка смогла, она бы устроила ваш союз. — Я осеклась, понимая, что могу ранить Ладилли. — Ты будешь приезжать ко мне в гости?

— Да, часто. У меня ведь больше никого нет. Теперь, когда мать стала женой падишаха, приехать будет просто. Мама поглощена новыми обязанностями, я никогда не видела ее столь довольной. Но счастлива она вовсе не из-за того, что обрела мужа… Знаешь, я никак не могу привыкнуть, что падишах, Великий Могол — мой отчим. Конечно, это не то же, что… — Ладилли прерывисто вздохнула, но взяла себя в руки; она все еще тосковала по отцу. — Нет, дело не в женитьбе… — тихо продолжила она. — Сам по себе брак никогда не смог бы удовлетворить ее. Больше всего ей хотелось заняться чем-то важным, быть полезной, обладать властью. Теперь она с восторгом предалась государственным делам. Единственное, что ей интересно, — быть наравне с мужчинами и даже в чем-то опережать их. Ей надоели женщины с их бесконечной болтовней о детях и нарядах, с их сплетнями…

— А мной она довольна?

— О да, — пробормотала Ладилли и поникла. — Мне так кажется, хотя, конечно, со мной она не откровенничает. Ты счастлива, и ее это тоже делает счастливой. Настанет день, и ты станешь женой падишаха, Арджуманд.

— Да, — согласилась я, а мысленно прибавила: «Иншалла! [67] Да будет на то воля Аллаха! Но как поведет себя Мехрун-Нисса, когда этот день наступит?»

Шах-Джахан гарцевал на коне позади своего отца. Их роскошные плащи, пурпурный у одного, ярко-алый у другого, искусно расшитые золотом и украшенные аметистами, жемчугом и изумрудами, закрывали крупы скакунов. Лучи восходящего солнца преломлялись в великолепных алмазах на тюрбанах, играли на золотых ножнах мечей. Джахангир щедро бросал в толпу золотые и серебряные монеты. Его любимый сын в эти счастливые минуты держался торжественно и серьезно.

Наконец они спешились, музыка смолкла. Воцарилось молчание, словно весь мир затаил дыхание. Падишах и Шах-Джахан прошли и заняли места напротив меня. Мужчины сидели по одну сторону, женщины по другую, между нами находились муллы. Мы с Шах-Джаханом оказались лицом к лицу. (Правда, из-за плотной чадры он не мог видеть моего лица.) Были зачитаны отрывки из Корана, затем муллы провозгласили, что никах заключен, и мы стали мужем и женой. Шах-Джахану передали книгу в кожаном переплете с золотым тиснением. Он вписал свое имя, и книга перешла ко мне. Разглядев округлые буквы его имени, я аккуратно внесла под ним свое. Мама помогла мне подняться на ноги (мы стояли на коленях) и увела в дом. Было совсем рано, всего час как рассвело, и в небе еще виднелись темные полосы — следы уходящей ночи. Я обернулась — Шах-Джахан, завершая официальную процедуру, поочередно заключал в объятия Мехрун-Ниссу, мою бабушку и других родственников.

Дома, даже не сняв свадебного наряда, я погрузилась в крепкий, глубокий сон без сновидений. Разбудили меня уже вечером; я чувствовала себя полной сил, отдохнувшей, как будто с меня смыли все тревоги и печаль.

Стараниями Мехрун-Ниссы во дворце был устроен пышный свадебный пир, здравицы и пение не смолкали до утра. Затем старшие женщины (мать и тетушка были в их числе) увели меня, чтобы подготовить для брачного ложа.

…Рабыни искупали меня; мягкие руки нежно скользили по моему телу, касаясь груди, бедер и ягодиц, и даже — лишь самыми кончиками пальцев — проникая в закрытое для всех место. Мне немного нужно было, чтобы затрепетать, — чувства мои и так были обострены до предела. Потом меня вытерли, умастили благовониями. Женщины расчесывали мне волосы, пока они не засверкали, как вороново крыло, глаза подкрасили сурьмой, губы и соски — ароматным красным составом.

— Не бойся, — шепнула мама, препровождая меня на брачное ложе. Ложе было из золота, ножки выполнены в форме львиных лап.

— Чего мне боятся? — удивилась я. — Другие женщины в свою первую брачную ночь принимают ласки незнакомого мужчины, ко мне же войдет Шах-Джахан.

Мама вздохнула:

— Какая разница? Все равно для тебя это впервые, и оттого, что любишь, не станет легче… Рабыни помогут тебе достичь наслаждения…