Тимери Мурари - Арджуманд. Великая история великой любви

Раз в неделю нищие выстраивались в длинную очередь: сидели на корточках вдоль насыпи между водостоком и стеной здания. Прокаженные, калеки со скрюченными, деформированными телами, они скулили и подвывали; каждый держал миску. Я сам много лет назад только чудом избежал подобной участи и теперь предпочел бы держаться подальше. И все же я медленно следовал за хозяйкой. Всякий раз, когда она нагибалась, я придерживал ее гарару посохом, чтобы она случайно не коснулась изгоев.

— Перестань, Иса, не нужно так делать.

— Агачи, они нечисты. Ты подхватишь их болезни.

— Это всего-навсего одежда.

Она упрямо дернула полу и продолжила свое дело. За нами медленно шли слуги, пошатываясь под тяжестью толстостенных глиняных котлов с едой. Хозяйка погружала черпак в котел, наполняла едой миски и одновременно клала в протянутую руку попрошаек чапати , лепешку.

— Ты их винишь в их же страданиях и несчастьях, разве это справедливо, Иса?

— Да, агачи. Почти все они — бадмаши. Они живут лучше, чем даже купцы, торгующие пряностями.

— Если бы ты был одним из них, разве не захотел бы, чтобы и тебя накормили?

— Да, агачи, но…

Хозяйка не обращала внимания на мои протесты, как всегда. Если уж она что-то решала, никто, даже мать, даже дедушка, не мог ее от этого отговорить. Она могла бы поручить мне или Муниру заниматься раздачей милостыни, но настаивала на том, чтобы делать это собственными руками.

В жарком, неподвижном воздухе нищие ужасно смердели, и я невольно задерживал дыхание, чтобы не вдыхать испарения. Арджуманд, казалось, не замечала этого, а лишь деловито раскладывала пищу по мискам и неутомимо двигалась дальше вдоль бесконечного ряда. Жужжали мухи, садились, снова взлетали, жужжали. От назойливых насекомых лицо хозяйки защищала вуаль.

— Где ты ночуешь? — спросила Арджуманд у молодой женщины. Девушка была очень миловидна, но без руки, а ее одежда была так изношена, что лохмотья едва прикрывали наготу.

— Где придется.

— Сейчас тепло, агачи, — холодно проговорил я. — Звездное небо — неплохой кров. И не сосчитать, сколько раз мне приходилось…

— Но ты больше не спишь под открытым небом. — Она повернулась, подняла черпак. — Я спрашиваю их, Иса, не тебя. И, пожалуйста, не дуйся, дуться — исключительно моя привилегия.

— Но ты редко ею пользуешься, агачи.

Она рассмеялась. Нищие вокруг льстиво захохотали, а меня передернуло. Хорошо, что я рядом, а то еще неизвестно, чем бы все это закончилось.

Я никак не понимал ее заботы об этих бездомных, хотя однажды она попыталась мне объяснить.

— Мой дедушка тоже был бедняком. — Агачи сидела на каменной скамье под раскидистым фикусом и носком туфли рисовала узоры в пыли. — Я же не знала иной жизни, кроме этой, полной удобств. Мне грустно видеть живущих на улице, голодных, неимущих. Им нужно как-то помочь, что-то сделать.

— Это во власти падишаха.

— Властители и знать не хотят о таких вещах, — проронила она.

— А почему ты должна ими заниматься, агачи? Бедных много, все они не поместятся в вашем прекрасном саду.

— Я вспоминаю, о чем мне рассказывал дедушка. После того как на него напали и ограбили на пути в Агру, он ничего не ел несколько дней. Это жуткая история, но в ней для меня не было бы смысла, если бы не было страдания. Разве муки любви так уж отличаются от мук голода? И те, и другие заставляют страдать тело, и оно вопиет об облегчении страданий. Я так же несчастна, как и эти люди. Их желудки взывают, чтобы их наполнили пищей, а мое сердце просит, чтобы его наполнили любовью. Приходилось ли тебе когда-нибудь испытывать голод, Иса?

Лучи солнца, пробиваясь сквозь листву, падали ей на лицо. Она сощурилась и испытующе заглянула мне в глаза. Как и ее тетушка, моя хозяйка обладала способностью смотреть так проницательно, словно насквозь видит человека и его мысли.

— Да, я часто голодал. Но тело цепляется за жизнь и не хочет умирать. К тому же, когда голод становился невыносимым, я воровал.

— Основатель империи, Бабур, делал то же, что и ты. А голод любви? Его ты испытывал?

— Дважды, агачи.

— И сдался. Стыдно, Иса! Надо было сражаться.

— Таков мой удел, мне пришлось сдаться. Первую любовь я потерял, вторая… недосягаема. Со временем любовь становится слабее, но никогда не умирает. Вот и моя любовь останется со мной, как голод бедняка. Агачи, я мог бы выполнить эту работу вместо тебя, только прикажи. Я и сам накормлю нищих. Твои родственники сидят дома, и правильно поступают.

— Нет, Иса. Я хочу делать все своими руками, а не приказывать другим. Коран предписывает нам творить милостыню и помогать бедным.

— Но не все они мусульмане.

— Среди них почти нет мусульман, — быстро ответила она, — но мы помогаем собственному народу. Коран не говорит, что помощь нужна только тем, кто чтит Аллаха. — Я заметил, как в ее глазах блеснула смешинка. — Разве не так, Иса?

— Да, так, агачи.

— А сам-то ты и вправду мусульманин?

— О да, агачи.

Это ее рассмешило, словно ей был известен секрет, о котором не знал более никто. Я был благодарен ей за расположение ко мне. Только она одна могла задать мне такой вопрос, потому что была такой же решительной, как ее тетушка. Но я не мог представить, чтобы Мехрун-Нисса, ныне любимая супруга падишаха Нур-Джахан, трудилась бы под палящим солнцем, помогая вонючим нищим.

…Был полдень, на улице почти никого не было, кроме нас да оборванцев. Несколько отощавших бродячих псов — кожа да кости — терпеливо сидели в сторонке, ожидая объедков. Вдруг сквозь дымку я увидел, как по направлению к нам скачут два всадника; уличная грязь приглушала цокот копыт. Одеты они были необычно: облегающие узкие шаровары, рубахи заправлены внутрь, а ноги по колено заключены в кожаные футляры. Лица у всадников были такими же темными, как у меня, но я сразу понял, что изначально кожа была много светлее, поскольку чернота отливала огненно-красным. Держались они надменно, будто не на конях прискакали, а спустились на облаке с небес.

Арджуманд, заметив, что я отвлекся, спросила:

— Кто это?

— Фиринги…

Кони перешли на шаг, и я заметил большие тяжелые мечи, вдетые в ножны. Всадники смотрели на нас дерзко, не отводя глаз.

— Фиринги? Я о них слышала, — сказала Арджуманд. — Они постоянно докучали дедушке с концессиями на торговлю. Дедушка их не любит. Говорит, они жадные и нечестные, часто нарушают данное слово. И еще он говорит, им никак не угодишь, они вечно недовольны и хотят, чтобы весь мир лежал у их ног. Когда падишах сказал, что им не следует размещать образ женщины, которой они поклоняются, на кораблях, когда на них плывут мусульмане, совершая паломничество в Мекку, они отказались слушать. Не будем обращать на них внимания.