Екатерина Бэйн - Никогда не подсматривай [СИ]

Что мне делать? Что мне теперь делать? Мне нужно было сразу рассказать о случившемся, рассказать всем. Тогда Грандена посадили бы в тюрьму, а я была бы в безопасности. Как можно было быть такой идиоткой?

Рассказать всем? Но это и сейчас не поздно сделать. Конечно! Об этом нужно рассказать родным. Пусть они знают, за кого выдают свою дочь.

Я выскочила в коридор, забыв, что на дворе глубокая ночь и все спят.

Распахнув дверь родительской спальни, я подбежала к кровати. Мама, всегда спавшая чутко, уже проснулась и села на постели, с удивлением смотря на меня.

— Сюзон, что случилось?

— Мама, я должна вам это рассказать! — выпалила я.

Мама толкнула отца в бок:

— Проснись, Шарль. Ну же, — она потрясла его за плечо.

Отец с трудом открыл глаза и пробормотал:

— Ну, в чем дело?

— Мне кажется, снова нужно послать за доктором.

— Я здорова! — я топнула ногой, — но я должна вам это рассказать!

— Сядь сюда, Сюзон, — мама указала мне на место рядом с собой, — что ты должна нам рассказать?

— Боже мой, Сюзон, — простонал отец, — неужели, твоя новость не могла подождать утра?

— Нет, не могла, — отрезала я, — он — убийца и я не могу больше это скрывать.

— Я не пойму, о чем она говорит, — беспомощно развел руками отец, взглянув на маму.

Она погладила меня по плечу.

— Успокойся, Сюзон. Что произошло?

— Гранден — убийца. Он убил женщину, задушил ее голыми руками. Я сама это видела.

Мама вытаращила глаза, потом вздохнула:

— Господи, а я уж было подумала! Ей приснился плохой сон. Сюзон, дорогая, это всего лишь сон.

— Это не сон! — вскричала я, — это случилось на самом деле, мама!

— Пойдем, милая, — она встала и обняла меня за плечи, — пойдем, ты ляжешь в постель и постараешься заснуть. Плохие сны тебе больше не приснятся, обещаю.

Я бросила умоляющий взгляд на отца и едва не застонала. Он смотрел на меня с жалостью.

— Вы не верите мне!

— Ну конечно, мы тебе верим, — мама погладила меня по голове, — ужасный сон, а ты слишком чувствительная девочка. Успокойся. Сюзон, утром все покажется тебе совсем не страшным.

Я покорно позволила увести себя в комнату, уложить в постель и накрыть одеялом. Мама заботливо подоткнула его, словно я была маленькой девочкой. Она говорила успокаивающие слова, гладила волосы, поцеловала в лоб, а потом спросила:

— Все хорошо, милая?

— Ты думаешь, я лгу, мама? — я взглянула на нее, — или считаешь, что я не способна отличить сон от яви?

— Ночью со сна все слишком смазано, — туманно отозвалась она, — постарайся уснуть, детка. Тебе станет гораздо легче.

— Ладно.

Постояв еще немного у кровати, мама вышла за дверь. И вовремя. Еще немного — и я бы снова завизжала. Удержало меня лишь одно — снова поднимется суматоха, а назавтра меня, чего доброго, определят в дом для умалишенных.

В такой ужасной ситуации я никогда еще не оказывалась. Мне никто не верит, меня считают нервной, чувствительной и неуравновешенной. На все мои протесты и объяснения меня будут гладить по голове и говорить, что это всего лишь дурной сон. Или что я совсем сошла с ума от счастья.

Я не спала всю ночь, разглядывая потолок и опасаясь хоть на миг смежить веки. Я опасалась дурных снов. И жуткой действительности тоже. Неизвестно, что хуже. Мне почему-то казалось, что уж лучше кошмары. Во всяком случае, тогда я была бы уверена, что это всего лишь сон и утром все будет по-другому. А сознавать, что действительность еще хуже — это просто ужас.

Когда за окном начал брезжить рассвет, я встала и устроилась на подоконнике, поджав под себя ноги и водя пальцем по стеклу. Я всегда любила так сидеть. В детстве меня часто искали на самых различных подоконниках, если не обнаруживали в других местах. Я обожала прятаться за портьерой и отгораживаться от окружающего мира. Может быть, поэтому я и выросла столь рассеянной, ушедшей в себя. И конечно, именно из-за этой дурацкой привычки я и попала в такую ужасную историю.

За завтраком я почти ничего не ела, лишь машинально ковырялась вилкой в тарелке и глядела в пространство. Алиенор с тревогой поглядывала на меня. А потом вполголоса заметила:

— Она не похожа на счастливого человека.

— Сюзон слишком чувствительна, — сказала мама, — она обиделась, что мы разгадали ее тайну. Нужно немного терпения, и все будет в порядке.

Кажется, она сама в это верила. Я сдержала смешок. Думаю, это выглядело бы нелепо.

— Сюзон нужно прийти в себя, — вмешался отец, — и я настаиваю не спешить со свадьбой. Пусть девочка привыкнет к своему положению.

— Надеюсь, месье Гранден поможет ей прийти в себя, — заключила Алиенор.

Услышав это имя, я сильно царапнула вилкой поверхность тарелки. Все вздрогнули от неожиданного скрежета.

— Сюзон, милая, ты ничего не ешь, — ласково заговорила мама, — скажи мне, что тебе хочется. Может быть, пирожных? Я испеку тебе самые вкусные пирожные, дорогая. Ешь на здоровье сколько хочешь. Хорошо?

Я помотала головой, не отрывая взгляда от тарелки.

— Она обожает фаршированную утку, правда, Сюзон? — подмигнул мне отец, — на ферме как раз подросли отличные утки.

— Хочешь трюфелей, дорогая? — осведомилась и Алиенор заботливо.

— Ничего я не хочу, — ворчливо ответила я.

Надо же, перечислили все то немногое, что я люблю и что готова есть в любых количествах.

— Я уверен, когда ты увидишь утку, сразу почувствуешь голод, — заявил отец.

Я подняла голову и оглядела их всех. Думают, что, если мой рот будет занят, я не смогу закатывать истерики. Ну и пусть.

— Ладно, — сказала я, — хочу утку. И пирожные тоже. И трюфеля.

По столовой пронесся вздох облегчения.

— Молодец, дорогая, — улыбнулся отец, — самое главное — это хороший аппетит. Он тебе просто необходим.

— Ты не ешь потому что расстроена? — поинтересовалась Алиенор.

— Сюзон всегда плохо кушала, — отозвалась мама, — сколько раз в детстве я уговаривала ее скушать еще хоть ложечку. Иногда на это приходилось потратить несколько часов.

Неожиданно я вспомнила один из таких завтраков. Мама сидит рядом со мной в детской и пристально наблюдает за тем, как я ем. Точнее, как я делаю вид, что ем. На это стоило посмотреть. Минут десять я ковырялась в тарелке, переворачивая пищу ложкой и ища наиболее подходящий кусочек. Но так как такого не существовало, по крайней мере, в моей тарелке, я наконец подцепляла на ложку микроскопическую крошку, клала ее в рот и принималась долго и тщательно пережевывать. На это у меня уходило не меньше пяти минут. После того, как я это прожевывала, обнаруживалось, что жевать в сущности было нечего и во рту у меня ничего нет. Так что, неудивительно, что у родных не хватало терпения выдерживать это. Самой настойчивой была мама. Она могла просиживать со мной по несколько часов и все-таки добивалась своего: я съедала хотя бы половину содержимого тарелки.